Дмитрий Быков - Эвакуатор [litres]

– Наверху, а то шумно, – сказал он.

– Может, не надо? У нас так все было складно без выяснений…

– Я ничего не собираюсь с тобой выяснять, Кать.

Он ее обнял, и так они достояли до Свиблова. Против обыкновения он не тащил ее к себе, а повел в ту самую забегаловку, где и вечером пятницы не было почти никого. Взяли все тот же рассольник, котлеты с макаронами, две порции «Гжелки» по сто и розовый неизвестный напиток.

Выпили без тоста, некоторое время молча ели.

– За нас, не чокаясь, – сказала Катька.

– Не глупи.

Он доел рассольник и вытер рот салфеткой.

– Значит, Кать, – сказал он буднично и тускло, совсем не так, как начинал обычно свои истории. – Что делается, сама понимаешь. Надо сваливать.

– Игорь, у меня каждое утро с этого начинается. Если только он просыпается до моего ухода. Просыпается и вместо «доброго утра» говорит: «Надо валить». Тупо глядя в пространство, куда, видимо, предлагается валить.

– Да? И куда конкретно?

– Он не знает. Вообще, у него есть какая-то еврейская родня, почти мифическая, по-моему… Свекровь намекала, что его папа был еврей. Они же не регистрировались, документов нет, но он уверен, что можно найти. И тогда его возьмут хоть в Израиле, хоть в Германии, а меня и Польку с ним.

– Нет. Я тебе предлагаю не туда.

– А куда? В Полинезию?

– Не-а.

– Ну, не томи.

– Ты девочка догадливая, сама поймешь.

– Не пойму, Игорь. У меня от ранних пробуждений ум набекрень, ты же видишь.

– Там двадцать слогов, Кать. Утомишься говорить.

– То есть к тебе домой? – проговорила она в некотором отупении.

– Да, да.

– Ну так мы туда и идем…

– Катя, ты прикидываешься, что ли?

Конечно, ее сбила с толку эта непривычная серьезность.

– Извини, милый. Я думала, мы действительно не шутим.

– Мы действительно не шутим, – сказал он и посмотрел на нее так, как не смотрел еще ни разу: так, по ее представлениям, должен инструктор по парашютному спорту подталкивать взглядом новичка.

Для издевательства это было слишком.

– Так, – сказала она.

– Именно так.

– Игорь. Честное слово, я очень устала.

– А уж я-то как устал, – выговорил он тем же тяжелым голосом, каким, бывало, пародировал комиссара-поэта. – Чрезмерное тяготение. Грязь. Террор. Невежество. Менеджеры среднего звена. Рос среди приличных людей. Аристократ. Дурык в постель. И что у меня здесь? Ничего, кроме дурык в постель, и этой дурык я не приношу ничего, кроме отчаяния. Летим, Кать. Я совершенно серьезно.

– Это такое предложение руки и сердца?

– Я могу взять пять человек, – сказал он другим голосом, деловито. – Кроме нас с тобой. Больше пяти никак. Она не взлетит.

– Кто? Тарелка?

– Ну, назови тарелка. Хотя они мало похожи. Просто галлюцинации чаще всего бывают у домохозяек, вот им и мерещатся тарелки. Хорошо еще, что не веники. Тарелка на самом деле неудобна по форме, она плоская. Летательный снаряд должен быть узкий и высокий. Да увидишь.

– Возьми еще водочки, – попросила Катька.

– Зачем?

– Ну, может, поверю… Ты так рассказываешь…

– Я ничего не рассказываю, – сказал он. – Ты вообще ни хрена не понимаешь. Если бы ты знала то, что я знаю…

– И что ты такого знаешь?

Он отошел за водкой и принес еще два раза по сто.

– Что я знаю, это мое дело. Я и так тебе больше, чем надо, говорю.

– Слушай! – От водки Катька повеселела, ей стало тепло. – Ты меня так уговариваешь… прямо Сохнут. Я читала. И люди другие, и небо другое…

– Да, типа. Только в нашем смысле «восхождение» несколько буквальней, ты не находишь?

– Ага, а потом вы нами питаетесь. Там, наверху. Точно, я все придумала! Выжидаем кризисный момент, создаем на Земле панику, а потом говорим: пожалуйста, уезжайте. Эвакуация. Черт, разве плохой сюжет? Мы там, наверное, дефицитное лакомство. Вроде икры. За нас дают два, три зверька, за толстый человек – четыре зверька! Понимаешь, почему во время войн многие пропадают без вести? Это ведь ваши работают, так? Любимый! Дай слово, что ты съешь меня лично! А интересно, у вас это живьем? Там, у вас, ты, наверное, выглядишь совсем иначе?

– Да, – кивнул он серьезно, – немного иначе.

– Такой типа комар, да? Вонзаешь… и все высасываешь!

– Вонзаю, – согласился он.

– Но я хотя бы съезжу для начала на краткую экскурсию по вашей райской местности?

– Пять человек, – повторил он, не желая поддерживать игру. – И ни человеком больше.

– Вот всегда так, – сказала она грустно. – Когда ты придумываешь, я всегда подхватываю. А когда я придумываю, мы все равно продолжаем играть в твою дурацкую игру. Доминирование любой ценой. Пожалуй, я не дам тебе меня съесть. Пусть меня лучше съест кто-нибудь умненький, хорошенький…

– И у нас только неделя, – продолжал Игорь.

– Господи, ну почему неделя!

– Потому! – крикнул он, и кассирша обернулась в испуге, оторвавшись от газеты чайнвордов «Тещенька». – Ты же всегда все понимала, почему ты сейчас не понимаешь!

– Нет, я все понимаю. Жестокое время – жестокие игры. Просто мне не хотелось бы играть в «Спасение пяти», понимаешь? У меня уже и так две кандидатуры, которые вряд ли тебя устроят, и это совершенно не игрушки.

– Дочь не в счет. Три года… сколько она весит? Килограммов пятнадцать?

– Двенадцать. Муж тоже сравнительно легкий.

– А мужа мы обязательно берем?

– Мужа, – зло сказала она, досадуя на упрямство и бестактность любовника, – мы берем обязательно, и это не обсуждается. Я не понимаю, почему мы должны продолжать этот дурацкий разговор, я лучше поеду домой.

– Катя! – сказал он таким измученным голосом, что у нее сразу прошла вся злость. – Кать, хочешь, я на колени встану? Ну пойми ты наконец, что началась жизнь!

Это было так забавно – до сих пор была не жизнь, а тут возникла летающая тарелка и реальность подошла вплотную, – что Катька улыбнулась и поцеловала его в небритый подбородок.

– Игорь, ты сделал все как надо. Я на какой-то момент действительно отвлеклась. За что я тебя люблю, знаешь? Нет, мы никогда не говорили об этом всерьез, но сейчас все можно. Игорь, я тебя люблю! Я так люблю тебя! Главным образом за то… это ведь все вранье, что любят просто так. Любят всегда за что-то. Я сейчас пьяная, пользуйся случаем, земная женщина рассказывает тебе всю правду о своем внутреннем устройстве. Любят тех, с кем нравятся себе. Любят тех, с кем можно быть хорошей, и умной, и повелительной, и жертвенной, и главное – что всё вместе. У нас такой быть направлений в искусстве – пуантилизм. Точечка тут, точечка там. Я быть молодая, глупая, очень увлекаться.

– У нас тоже это быть, – сказал он. – Тыды-кырлы.

– Да, да, правильно! Туда-сюда! И вот тебя я люблю за то, что с тобой можно столько всего пережить в единицу времени! Усталость, злость, страсть, восторг, испуг, раздражение, нежность, да, друг мой, такую нежность – я, кажется, сейчас всю эту забегаловку приняла бы в себя и поместила куда-то в вечное тепло! Я художник, я человек ис-кус-ства! Обрати внимание, я никогда тебя не рисую. Я столько раз пыталась это делать, но ты же как ртуть.