Дмитрий Быков - Эвакуатор [litres]

– Ой. Ну вот, теперь мне совсем страшно. Что это такое?

– Это наша песня, в моем вольном переводе. Старая, народная.

– Господи! А о чем пламя заговорило?

– Никто не знает. Ну, там рыцарская такая сказка, страшная. Из нашего фольклора. Про мертвого жениха. Он к ней приезжал, а потом всегда уходил, и она никогда не могла его уговорить, чтобы он остался на день. Всегда исчезал на рассвете. А она засыпала и пропускала момент, когда он уходит. Тогда она подговорила служанку разбудить ее, когда он будет седлать коня. Ее разбудили, пришли и сказали, что он уходит. Дитя, мне страшно. Однако взяла она лампу и пошла к нему. Дальше пламя проделало все эти штуки, а он все равно вскочил на огромного черного коня и ускакал. И она поняла, что он мертвый.

– И он больше не вернулся?

– He-а, никогда.

– А ты живой?

– Дитя, мне стра-ашно! – сказал Игорь загробным голосом.

– Тьфу! Не шути так. – Катька прижалась к нему.

– Ты чего не спишь? Завтра вставать рано.

– Уже сегодня. Не могу спать. Я вообще в чужих местах плохо сплю.

– Оно не чужое. Оно мое.

– Знаешь, вот это тоже твое, – она погладила и слегка сжала кое-что, – но относительно меня все-таки чужое. Понял разницу?

– Понял. И что, Альфа никогда не станет тебе домом?

– Посмотрим. Я никогда не была на Альфе. Москва же мне стала домом в конце концов, хотя я и любила Брянск, а здесь мне было ужас как противно первое время… Если ты будешь очень крепко меня любить, все мне объяснять и показывать, я приживусь и на Альфе. Почитай мне еще какие-нибудь местные стихи.

– Сейчас, – сказал Игорь. – Это можно. У нас, знаешь, даже курс был специальный – стихи для запоминания, чтобы меньше тосковать по родине. Ну вот, например. Среди пыли, в рассохшемся доме, одинокий хозяин живет. Раздраженно скрипят половицы, а одна половица поет. Гром ударит ли с темного неба, или юркая мышь прошмыгнет – раздраженно скрипят половицы, а одна половица поет. Но когда молодую подругу нес в руках через самую тьму – он прошел по одной половице, и весь путь она пела ему.

– Слушай, как волшебно. У вас очень странные стихи. Это ты сам?

– Нет, я только перевел.

– Ой, а прочти в оригинале!

– Вот еще. У нас стихи без музыки не исполняют. Там столько тонов, интонаций… Очень трудно переводить.

– Ну, давай хоть по-русски.

– Спи, Мария, спи. Воздух над тобой до высот небесных полон тишиной. Дерево в ночи – изваянье дыма. Спи, Мария, спи. Пробужденья нет. А когда потом мы с тобой проснемся – разбегутся листья по тугой воде.

– Господи, как странно. И какая тоска. Она умерла, да?

– Почему, не обязательно. Я думаю, она впала в какой-то особенный сон, а потом очнется. Только это будет не там, а где-то в другом мире.

– А как по-вашему Мария?

– Так и будет. Это наше имя. Очень древнее. Большинство ваших имен, собственно, наши, только потом на разных континентах появились разные произношения.

– Погоди. А ссыльные из вашего рая – это только русские или все вообще?

– Да конечно все. Просто их заселили в одно место, а потом они расплодились постепенно.

– И где это место? В Африке?

– Типа того. У нас разные источники по-разному говорят.

– Ну, еще почитай.

Он перевернулся на другой бок, лицом к ней.

– Над родиной качаются весенние звезды, реки взрываются, любимая моя. Грачи ремонтируют черные гнезда, и мы еще живы, любимая моя. И мы еще живы, и мы еще молоды, берут меня в солдаты, любимая моя, и если ты не сдохнешь от голода и холода, мы еще увидимся, любимая моя. К далекой границе меня посылают, но мы еще посмотрим, любимая моя, и если полковник меня не расстреляет – мы еще увидимся, любимая моя.

– Ну нет, это явно земное.

– Вот и нет, – сказал он. – У нас тоже воевали, только давно. Эта песня – очень древняя, одна из самых. Записана в Черных Горах, это у нас воинственное место. Там такое племя жило – вроде ваших чеченцев. Замирилось последним, до сих пор воинственные традиции целы. Я тебя свожу.

– А на чем у вас передвигаются?

– Да на чем хочешь. На выртылетах по большей части. У них очень красивые песни, в горах. Удивительно даже – воюют все время, находят в этом радость, а песни ужасно тоскливые. Я иногда думаю – надо будет работу об этом написать, когда вернусь, – что они специально и воюют, ради песен. Потому что иначе не о чем будет писать такое грустное. Воевать не хочется, а без этого невозможно так тягуче грустить. Ну это как мафия – она ужасно любит вдов и сирот и поэтому все время увеличивает их количество, чтобы было кого облагодетельствовать.

– Точно. И что они поют?

– «Мать уронит свой кувшин, свой кувшин, свой кувшин. И промолвит – ах, мой сын, ах, мой сын, ах, мой сын». Это когда ей скажут, что его убили.

– Да, да, я поняла. Но скажи: давно вы сюда летаете?

– Почти с самого начала. Как стало ясно, что от каторжников могут рождаться приличные люди, так сразу и начали.

– Почему же вы их всех не забираете?

– Потому, – терпеливо объяснил он, – что эвакуаторы забирают людей только во время больших катаклизмов. Если просто из повседневной жизни забирать всех хороших, тут жить станет невозможно, правда же? Мы даже не всех хороших забираем. Только тех, для кого катаклизм стопроцентно смертелен.

– То есть для меня он… да?

– Ну нет, – смутился он, – с тобой иначе. С тобой личный выбор.

– Чей? Твой?

– Ага. Но вообще-то… – Он почесал нос. – Вообще, если честно, ты действительно не выдержишь, по всей вероятности.

– Чего не выдержу?

– Всего. Если и выживешь, это уже будешь не совсем ты. Так что эвакуатор зря не влюбится. С такой чуткостью здесь обычно не родятся, а в самые дурные времена просто не выживают. Человек настолько все понимает, что просто дохнет сам, и все.

– И откуда я такая? Может, вы кого-то по ошибке сослали?

– Может быть, – вздохнул он. – Всякое правосудие несовершенно. Хотя, вообще-то, это редко, почти никогда. Преступники знаешь какие чуткие бывают? Карманники в особенности…

– Да, упустила я свое счастье. Не та карьера.

– Из меня бы тоже получился бандит, – заверил он. – Если меня так тянуло на Землю, это неспроста же, верно?

– А когда мы поселимся у вас, ты будешь часто улетать?

– Никогда в жизни. Я же тебе сказал, женатый эвакуатор – потеря квалификации.

– Мне кажется, ты все равно будешь куда-то деваться. Не тот ты человек, чтобы оседло жить. А я буду скучать одна, без профессии.

– Почему без профессии? Рисовать будешь. Ты очень прилично рисуешь, кстати. У нас графические редакторы немножко другие, но освоишься.

– А что, журнал «Офис» у вас тоже есть?

– Нет, Кракатук миловал. А ты не мыслишь жизни без журнала «Офис»?

– Что ты, что ты. Нам, татарам, совершенно без разницы. Лишь бы не даром барласкун есть.