Дмитрий Быков - Эвакуатор [litres]

Та осень ей запомнилась потому, что Катька смотрела тогда на мир новыми глазами. Был сентябрь с большой буквы, архисентябрь – ясный, теплый, четкий, с резкими линиями веток и проводов, с вызолоченными солнцем кирпичами хрущевки напротив. Катька, проснувшись, долго смотрела на нее. В школу не хотелось, и несколько раз она ее пропустила, гуляла по любимой улице Генерала Трубникова, освобождавшего Брянск (улица Трубникова была вся в кленах, которые в тот год отчего-то сплошь стали медно-желтыми, ровного солнечного цвета), смотрела на старух во дворах, прислушивалась к случайным разговорам и чувствовала себя тайной хозяйкой всего этого. Но и хозяйка – не совсем то: она была как бы представительницей Брянска перед незримыми, тайными наблюдателями, ей предстояло за все перед ними отчитаться и все объяснить. Это мы, Господи. Вот пруд, вот старик, разговаривающий сам с собой, вот вечно бранящаяся с матерью несчастная очкастая девочка с собакой – они живут этажом выше, мать, девочка и собака, и, когда мать с девочкой особенно неистово орут друг на друга, собака вступает с пронзительным лаем, умоляя их замолчать. Все замерло на пределе, за которым, конечно, тоска и распад – но пока, в последний миг, все еще старалось блеснуть, в полную силу показать себя и только после этого кануть. Она никогда раньше не понимала, что осень для того только и придумана: весна слишком суетлива, лето блаженствует и ни о чем не думает, – осень впервые понимает конечность всего, но на осознание этой конечности у нее совсем мало времени. Потому-то прозрачная ясность так быстро сменяется мутью больного, истерзанного сознания: делайте что хотите, только скорее.

Теперешняя осень была так же ясна, тепла и золотиста, и Катьке так же приходилось отвечать перед неведомым наблюдателем, но уже за Москву. Это было тем забавней, что Игорь тут родился, а она жила последние восемь лет, – но он идеально перевоплощался в чужака и на второй день игры даже выдумал язык, на котором они теперь почти все время разговаривали: усиливающие повторы, сплошные инфинитивы, именительные падежи, прелестное дикарское наречие.

– Что быть тут?

– Тут быть проспект, ряд домов, в честь Ленин. У нас быть обычай называть в честь великий человек улица, корабль, иногда научный институт.

– Что сделать Ленин?

– Он картавить, делать рука вот так, говорить: «Това’ищи! Това’ищи!» Потом он умереть, и товарищи назвать улица, чтобы вечно помнить, как хорошо говорить милый, милый товарищ Ленин. Такой лысенький.

– Ты его любить?

– Бэзмэрно. Как только слышать про товарищ Ленин, так сразу подпрыгивать, махать ручки, хохотать. Вот так: «Товалищи, товалищи!», – она подпрыгнула и поцеловала Игоря в нос.

Она объясняла ему, что такое мороженое и почему оно в стаканчиках; почему один орех называется грецким, а другой – миндальным; зачем на растяжке крупно написано «Поздравляем с Днем города!» («А что, в городе бывают какие-то другие дни?» – «Разумеется. Страна у нас сельская, большую часть года все живут соответственно, то есть без горячей воды, с удобствами во дворе, – чтобы селянам не было обидно. Когда наступает День города, все ужасно радуются: дают воду, показывают кино, работает канализация… но все это только один раз в году»). Они забредали в Нескучный сад («Почему Нескучный? Здесь никто не скучает?» – «Ну что ты. Здесь во время Дня города раздают Нескафе, оно лежит по всему парку огромными бесплатными кучами, почему он и называется Нескучный»), видели рубку толкиенистов на деревянных мечах – один вдруг узнал Игоря и подошел.

– Арагорн, магистр! Верный ученик приветствует тебя!

– В смысле? – дружелюбно спросил Игорь.

– О, простите мою неучтивость! Любезная дама, я должен был обратиться сначала к вам! Сообщите мне ваше звездное имя, чтобы я мог повторять его в битве.

– Его уже я повторяю в битве, – объяснил Игорь. – Вы меня, рыцарь, не за того приняли.

– А, – сказал толкиенист. Вид у него стал озадаченный. – Играем. Понял. Простите, что вторглись.

– Да ничего, ничего.

– Когда магистр играет, ученик отступает, – учтиво сказал толкиенист. Он был приятный малый, хотя и сальноволосый. – Удачи магистру. Помните, что всегда можете рассчитывать на Эстрагорна. Мобильный не изменился.

– Непременно, непременно, – ответил Игорь. – Добро победит, мир, дружба, жвачка.

Толкиенист нахлобучил шлем и отбежал к своим.

– Ты его знаешь? – удивилась Катька.

– Понятия не имею.

– А чего же он…

– Ну, обознался. Или вербует нового человека. У психов своя логика.

– А я уж подумала, что ты в юности того…

– Кать, я похож на толкиенутого? Серьезно? Магистр Эстрагон, рыцарь Тархун?

– Ты ни на кого не похож, потому я по тебе и сохну, – серьезно и уважительно сказала она. – Знаешь, как приятно говорить другому человеку, что по нему сохнешь? Я уж думала, что все, отсохлась. Поразительные способности открываются в организме.

Потом пили зеленый чай на открытой веранде странного клуба «Ротонда», где собирались незлобивые, отрешенные люди, почему-то сплошь в черных очках («Это наши, – пояснял Игорь, – они слетелись посмотреть, не делаешь ли ты мне зла»). Там, в «Ротонде», в присутствии внимательно наблюдающих за ними инопланетян, которые, конечно, только для виду заказывали пирожные и минералку, он впервые рассказал ей, зачем, собственно, Земля.

– У вас многое хорошо, но неправильно, – пояснил он. – Мы наблюдаем и не допускаем.

– Ага. То есть здесь, как я понимаю, своего рода полигон.

– Ну да, можно так. Когда вас открыли, то очень обрадовались: у вас жизнь почти совсем такая, как у нас. Немножко другая биоформа, другая корова, другой скунс. Но в целом очень сходно. Тогда решили, что зародят сюда жизнь и будут смотреть и делать так, чтобы у нас не повторялось.

– Долго же вы ждали. Сначала инфузории, потом динозавры…

– Да нет. Какие динозавры? Динозавр – мифологический персонаж, вроде дракона. Обычная ящерица, только большая. Их никогда не было. Просто выселили сюда какое-то количество народу, оно стало плодиться и размножаться, а мы смотрим и учитываем.

– Поняла, отлично. Изгнание из рая. А за что их?

– Ну, было за что.

– За первородный грех?

– Это они так придумали, что за первородный. На самом деле у нас за это никого не выгоняют. Все это делают, и ничего. Просто… за мелкие пакости.

– Но это нечистый эксперимент. Преступники дадут преступное потомство, земля будет заселена моральными уродами…

– Ну а как иначе наблюдать? Если сюда ссылать прекрасных людей, они не будут допускать ошибок, быстро построят совершенное общество по нашему образцу, и прощай вся затея. Мы сюда забрасываем самых таких, забыл, как это по-нашему… анкурлык.