Дмитрий Быков - Эвакуатор [litres]

– Вам угодно по-русски? – язвительно осведомился Велехов. – Не будьте бабой, капитан! Я объявляю вам взыскание!

– Эк вы в России набрались, – усмехнулся Игорь. – Давайте меня, может, сразу того – в расход? Свой в своего всегда попадет? Даешь перенос русских традиций на родную почву! Сделаем самоистребление лозунгом момента – самое время, десять человек осталось!

Велехов помолчал, потом хлопнул Игоря по плечу.

– И то сказать, капитан. Как-то я оскотинился. Простите, ребята, – обратился он персонально к дяде Боре.

– Да чего там, все свои, – пожал плечами дядя Боря.

– Что делать будем, капитан? Я на посадке копулятор помял, на Центавра не долечу.

– Ничего, полковник, починим, – сказал Игорь кисло.

– Ты сам-то как, нормалёк?

– Штатно.

– Ну, ты ас. Про тебя легенды ходили.

– Я вот что хотела уточнить, – сказала Катька, обретя наконец дар речи. – Может, хоть вы объясните, полковник, а то в последнее время Игорь как-то не того… трудности перевода… Вы не объясните, как это вышло, что в России работали три эвакуатора – и все трое прибились, в сущности, к одной семье?

– Ну, почему к одной, – нахмурился полковник. – Во-первых, большинство эвакуированных уже отбыли вместе с нашим коренным населением. От вас все-таки взяли довольно много народу. Это мы все с вами задержались по не зависящим от нас обстоятельствам… Во-вторых, у меня там в анабиозе еще шесть человек, я даже немножко перегрузился…

– Очень милые люди! – воскликнула Любовь Сергеевна. – Моя портниха, мой протезист, мой пациент с мамой… Мой ветеринар с женой… Кстати, эта портниха – милейший человек, я тебе говорила, – Колпашева!

Катька пошатнулась.

– Ты чего? – спросил Игорь.

– Ничего. Тошнит.

Любовь Сергеевна в упор посмотрела на нее и – Катька поклялась бы в этом на Библии – злорадно подмигнула с полным пониманием ситуации, какое всегда отличало тупых и хитрых людей. Ты думала убежать, дорогая моя? Добро пожаловать в рай. Тебя там встретит Колпашева. И кто, собственно, нам внушил, будто нам известны критерии отбора? Допустим, нам нечеловечески повезло и мы угодны Господу. Мы расставляем чемоданы земных впечатлений, раскладываем пачки любимых воспоминаний (отчего-то мне кажется, что этот призрачный багаж сразу же начинает просвечивать, истаивать, разлагаться под пальцами, стоит нам попасть туда, где и без того Есть Всё) – и тут навстречу нам выходит некто смутно знакомый, некто, кого мы сразу узнаем даже после мучительных пертурбаций светлого часа: наш главный мучитель, который у каждого свой, исчадие ада, наш страшный антидвойник, антипод, знающий про нас все-все-все, потому что мы из вещества, а он из антивещества; так что же, его тоже взяли? Ну конечно! Откуда мы знаем, вдруг он святой? Можно было бы перенести, если б мы оказались в аду, а он в раю: это по крайней мере подтверждало бы наличие некоей системы ценностей, в которой мы на одном полюсе, а абсолютное зло на другом. Но перенести факт, что наши столь принципиальные различия до такой степени безразличны Господу, допустить, что внятного нам критерия вообще нет, а потому все наши нравственные принципы и догадки о природе вещей не стоят ломаного гроша, человеку в самом деле нелегко, и оттого происходящее поразило Катьку много сильней, чем разрушенный вокзал и красный туман на месте рая. Если вдуматься, никакого другого рая она и не заслужила, да и вряд ли ей было бы хорошо там, где все слишком хорошо. Наш рай – там, где уже случилось все, что может случиться, где нечего ждать и бояться, не с чем резонировать нашей скрытой внутренней трещиной; Господи, сделай так, чтобы Все Уже Случилось – и я могла не тратить души на засасывающий, воронкообразный страх; душа может мне пригодиться и для иных целей! Да, в таком раю, пожалуй, мне будет уютней, чем под хрустальным куполом; но как же я не учла, что у семейства Колпашевых точно такие же представления о рае, потому что для этих людей нет иного счастья, кроме известия о том, что у соседа сдохла корова, а на Альфе Козерога рухнул мир! О, в этом раю они разгуляются, в разрухе их некому будет остановить; в классе у меня всегда мог найтись нежданный заступник, или учитель вошел бы в критический момент, и все-таки рядом, через улицу, были родители, – кто спасет меня здесь, неужели Игорь, беспомощный ангел-хранитель, чей мир только что разлетелся в клочья? До меня ли ему здесь, господи помилуй! Здесь-то Колпашева натешится надо мной. Катька в ужасе обвела глазами жалкую толпу на перроне, но тут кто-то словно взял ее душу за руку, если такое было возможно. На нее внимательно и доброжелательно смотрели, и источник этого взгляда был ей покамест неясен. Бабушка? Но бабушка сидела рядом, безразличная и уставшая; смотрел кто-то другой, от кого она меньше всего могла ожидать поддержки. Это был Лынгун, чей взгляд был теперь осмыслен и почти осязаем. Этим взглядом он словно гладил ее, и Катька благодарно кивнула.

– А к вашему вопросу об одной семье… – Велехов почесал в затылке. – Что ж, приходится признать, что в нынешнем состоянии страны… приличных людей в самом деле было немного. И все они так или иначе группировались… ммм… в одном кругу…

– Ну! – радостно воскликнул дядя Боря. – Гора с горой не сходится, а человек с человеком запросто!

Лынгун радостно захохотал. Катька никогда еще не видела его смеющимся.

Земля вздрогнула – на пятый перрон, рядом с первыми двумя, плюхнулась еще одна лейка.

– Это последняя, – сказал полковник. – Майор Тылык, из Штатов. Остальные успели. Как же это мы с вами так тормознули, ребята? Я еще понимаю, что россияне задержались – с ними всегда проблем не оберешься. Но этот-то что? Приличная страна же, на самом деле.

– Человека искал, вероятно, – хмуро сказал Сереженька.

Полковник взглянул на него с неудовольствием. Что поделать, надо было привыкать к новому сыну.

И тут Игорь завыл, опустившись на перрон и закрыв лицо руками. Он выл яростно, с надрывом, на одной ноте.

– Господи боже мой! – кричал он. – Господи, какая была планета! Загубили, всё загубили, а чего ради?! Ради мерзкой какой-нибудь ерунды, гнусной глупости, вонючего тщеславия! Сволочи, сволочи, лучших людей разослали спасать других, а сами погубили всё, всё! Господи, как же было не понять – где нам учить других, нам бы с собой справиться! Что же тут такое было, полковник?

Велехов молчал, мрачно покашливая. Игорь раскачивался из стороны в сторону.

– Какие сады, господи! Какие леса! Горы какие! И если бы только горы – сколько всего руками сделано! Какие дома, кинозалы, вокзал какой! Библиотеки, галереи! Кырылык крытый, кырылык открытый, залы для тургынгун, рыскылкун, ойок-кырыл! Бырст, бырст! Оголопуп, колотур, корлокут! Как все любили друг друга, господи, как берегли, как перед всем оказались беззащитны! Все невмешательство, невмешательство… Стырп, утутурс, полный, полный урулус! Кракатук, Аделаида, Тылынгун, аты-баты-эники-клец?!