Дмитрий Быков - Эвакуатор [litres]

– Да, логично. Но скажи, не опасна ли для нас, землян, эта ваша цивилизация абсолютного зла, преследующая вас повсюду?

– О, ничуть не опасна. Не опасней, чем слон для муравья: если и наступит, то по чистой случайности. Наше абсолютное зло – это не ваш уровень. Ваш уровень – чеченцы, извини, пожалуйста, за высокомерие. Ваш уровень – это Майнат. А у нас такие Майнат… что лучше тебе не думать об этом, если честно.

– Подожди, подожди. Но, значит, ваши улетели безвозвратно и навсегда? И догнать их мы никогда не сможем, даже если дядя Боря починит копулятор?

– Да, конечно. Кто не успел, тот опоздал. Но вообще-то, знаешь… На Альфе вполне можно жить. Починим водопровод, расчистим руины, восстановим зеркальные стены. Выучимся играть в тургынгун. Дети вырастут. Подростки размножатся. Любовь Сергеевна посматривает на американца, у летчика нежные чувства к американке, дядя Боря любит чеченку: пока – как дочь, там посмотрим. Да и у нашего мужа что-то такое с рыженькой Стоун, усыновленной из России и почти забывшей русский язык, но ничего, вспомнит. Всем хорошо.

Все уладилось, осела пыль, иссяк дым, горький запах руин и пожарищ сменился весенним духом пробуждающейся земли, – стала видна невинная синева вод и кроткая зелень лесов, мягкие контуры холмов и гибкие петли рек, вся тихая прелесть планеты, выбранной для жизни теми, кто презирал драку и умел только убегать. Мягкость эта волшебно подействовала на ожесточенные земные сердца, и всем нашлось наконец место в общем деле – всем, кроме Игоря и Катьки, которые только и были среди всей этой идиллии по-настоящему несчастны.

Причина была, конечно, не в той вполне объяснимой неловкости, с которой им помог справиться наш бывший теперь уже муж: Сереженька, найдя себя и пользуясь в коммуне заслуженным авторитетом, имел теперь в жизни другую опору, кроме Катьки, и сам сказал на исходе второго дня: ребята, я же все вижу, не стесняйтесь. Я и в лейке все слышал, ты же знаешь, Кать, у меня бессонница. Чего там, я давно тебе в тягость, ты лучше меня и умней, живи как знаешь, а я попробую тебе не мешать. И с Подушей видься сколько хочешь, это на Земле все было проблемой, а здесь – занимайте любую квартиру и живите сколько влезет. Кстати, у Игоря наверняка квартира цела («Не цела», – буркнул Игорь). Ну, найдете, в общем. И вы не думайте, пожалуйста, что я в обиде. Я, Кать, давно тебе хотел сказать, на Земле еще… что, в общем, наверное, мы ошиблись оба. Ничего, поправить не поздно. А Подуше когда-нибудь потом вместе объясним.

Теперь они, не скрываясь особенно, жили в одном из коттеджей на окраине столицы, и наш бывший муж даже зашел к нам починить стену, причем вел себя вполне прилично, великодушно, а Игорь как раз нервничал и не мог, против обыкновения, сладить с проводкой. Беда была в том, что все на них косились, за общими трапезами они никак не могли попасть в тон коллективного разговора, на совместных работах вечно оказывались в паре (таскали носилки, пилили дрова), а с другими никак не могли поладить. Ни полковник, ни Лынгун не заходили к ним в гости – иногда только забредала Майнат, отрывисто рассказывала, как заложила отличную бомбу в подвал тридцатиэтажки, только пыль столбом; особенно ей было интересно, возьмет ли ее Аллах в рай или не зачтет всех нынешних взрывов, поскольку бегство с поля боя способно перевесить множество заслуг и добродетелей. Игорь говорил, что она уже в раю, какого ей еще рая – взрывчатки море, взрывай не хочу…

Тетка-портниха Колпашева, кстати, тоже оказалась не так страшна, как ее малевала брянская племянница. Конечно, брать ее в рай стоило исключительно по протекции, потому что она была прежде всего непроходимой дурой, начисто лишенной той убийственной интуиции, которая делала Таню исчадием ада; при этом она была в самом деле визглива и базарна, так что выносить ее близость даже и Тане было, должно быть, нелегко, – но и самая базарная визгливость, и самая отчаянная пошлость, бытующая в кругах, где ходят к своим портнихам, влюбляются в своих гинекологов и читают Иоанну Хмелевскую, все-таки далеко не так ужасна, как изощренное самоцельное мучительство. Колпашева, к счастью, нашла себе другую жертву – она упорно и тайно ненавидела Пола и Стефани, которые, как ей казалось, привезли на Альфу чуждые ценности и теперь всюду утесняли русских. Катька думала об этой ее маниакальной сосредоточенности со стыдным облегчением, и еще непонятно, что было бы хуже: самозабвенная тяга портнихи Колпашевой к ценностям свободного западного мира – или патриотическая ненависть к нему. Главное, что до Катьки ей не было никакого дела.

Проблема была не в конкретных людях, и не в отсутствии комфорта, и не в мучительной тоске по разрушенному раю, который они обрели так не вовремя. Проблема была в том, что оба чувствовали себя бесконечно чужими на этом празднике жизни, почти все участники которого сдружились и ласково друг друга оберегали от нежелательных случайностей. Только Игорь и Катька никому, кроме друг друга, не были нужны.

Начать с того, что у обоих не было никакой приличной профессии. Катька, конечно, могла кашеварить – но все уже готовили себе сами, да и что было, в сущности, готовить, когда харлаш повсюду рос сам, а барласкун, который в изобилии давали уцелевшие барласкухи, достаточно намазать на дурык? Игоря можно было использовать как тягловую силу, но физической мощью он не отличался, а машину не водил – только ракету. Ракета же им в обозримом будущем понадобиться не могла. Ни у художницы Катьки, ни у эвакуатора и космического пилота Игоря не было никакой сколько-нибудь земной профессии, особенно из числа востребованных в реконструктивный период. Катька, конечно, умела рассказывать сказки – но не по-английски; Игорь мог с закрытыми глазами собрать и разобрать лейку – но ничего не понимал в экскаваторах. У эвакуаторов была слишком узкая специализация. Конечно, он мог чинить проводку – но тока давно не было, а наладить автономную электростанцию –

– …они, наверное, хранились в подвалах на всякий случай?

– Да, конечно.

наладить такую электростанцию мог и ребенок, а провода там саморегенерирующиеся.

С этим, однако, можно было бы мириться. Ужасно было другое – им решительно не о чем было говорить с остальными. Все эти люди – латающий дыры муж, гуляющая с собакой и понемногу обучающая американцев русскому языку Любовь Сергеевна, золоторукий дядя Боря, пиротехническая Майнат и грезящий спецподразделением полковник – были на своем месте, не говоря уж о геологе с кухаркой; все смотрели на Игоря и Катьку с тайной укоризной, потому что после крушения мира людям не до преступной любви – а эти двое полюбили друг друга так не вовремя, да вдобавок так демонстративно. Игорь не очень нравился бабушке – молчалив, нервозен, вечно всем недоволен; Катька вызывала стойкую идиосинкразию у Стоунов. Эти двое не могли участвовать в общих мероприятиях вроде викторины «Вспомним Землю родную»; их не привлекали танцы и коллективные трапезы. Они были отдельно от всех и не могли с этой отдельностью ничего сделать; особенно тоскливо было то, что на них смотрели с тяжелым подозрением, как на виновников всего происшедшего.