Дмитрий Быков - Эвакуатор [litres]

Игорь, как всегда, все понял.

– Господи, сколько у вас всего напридумано лишнего… Почему нельзя целоваться на кладбище? Место как место. Тоже были люди, тоже целовались. – Он прижал ее к себе и потерся щекой о ее короткие мягкие волосы, сам стриг позавчера, больше некому.

– Игорь, – Катька высвободилась и слегка отстранилась. – Я тебя давно хочу спросить: ведь, наверное, много народу погибло. Эвакуация ведь у вас началась только после того, как кого-то уже… убили, так?

– Да, наверное.

– А почему трупов нигде нет? – решилась она наконец. – Что, всех успели похоронить и только потом улетели? Маловероятно, не находишь?

– Смешная ты, Катька, – сказал он. – Ты все думаешь – все у всех одинаково. У нас человек сразу исчезает, весь.

– И куда девается?

– А куда он на Земле девается? Туда же, в химические элементы. Только у вас элементов меньше. У нас знаешь какая периодическая таблица? Три разворота в энциклопедии. Даже мать не все помнит, а она у меня химию преподает.

– Подожди. Что, умираешь – и тебя нет?

– Ну да, это везде так. На всех планетах. Просто у вас ошибка эволюции – процесс очень замедляется. Пока всякие там процессы… негигиеничные… лет восемь, а то и десять. А у нас сразу. Как улетел.

– Это ты хорошо придумал.

– Я не придумал, это так и есть.

– Но в сортир ты ходишь, я знаю, знаю, знаю!

– Ну, милая моя, до такого совершенства, чтобы в сортир не ходить, эволюция никогда не доскачет.

– Тогда подожди, я сейчас.

– Давай, ведро на террасе.

– Ну вот. Брр… холодно… Двинься! Продолжаем разговор.

– И что… вокруг нас… все эти невидимые люди? – спросила Катька.

– Ну и на Земле так же. Тех, кто давно умер, все равно ведь не видно.

– Значит, вокруг школы тоже… и вокруг домов…

– Конечно.

– А бессмертие души у вас есть?

– Откуда я знаю. У нас, скажем так, об этом спорят. Согласно религиозной концепции, все делятся потом на три категории. Люди действия попадают в распоряжение Кракатука, люди милосердия – к Аделаиде, а неразвитые и несформировавшиеся – к Тылынгуну.

– А злодеи?

– Злодеев давно нет, они все на Земле. Откуда взяться злодеям? Ну, если родится случайно – тоже к вам поедет.

Он снова прижался к ней.

– Другое дело – мы не учли, что у вас там будут такие Катьки. У нас здесь таких не было.

– А ты точно не был здесь женат?

– Не помню, – сказал Игорь. – Был, не был, какая разница?

– Большая.

– У вас, землян, вообще много лишнего в памяти. Историю вашу невозможно учить. От нее так же много лишнего остается, как от вашего человека, когда он умер. Ничего не надо хранить. И хоронить не надо. Это же одно слово, а вы сделали два. У нас в языке и одного-то нет на такие глупости.

Кажется, он разозлился.

– А между прочим, ваши искренне считают, что я и есть крайний. Сорвал с места, увез куда-то… На Земле бы еще, может, обошлось, а здесь, куда я вас привез, уже точно не обошлось.

– Да никто тебя не винит, успокойся, пожалуйста.

– Винят, я знаю. Мне вполне хватает того, как эта Сергеевна на меня смотрит.

– Успокойся, она на всех так смотрит, кроме полковника.

– Нет, это вообще интересно! – Он начал заводиться, и Катька была рада, что он хоть отвлекся от воспоминаний. Они шли по узкой улице, перешагивая через поваленные деревья; наверное, когда-то здесь было очень зелено – рябая тень, запах первой листвы… – Ты сама говорила, что она тебя терпеть не может, что не одобряла этого брака, ты не достойна ее сокровища… чинила хренов… так? Он, наверное, и дома все чинил, все хранил, ничего не выбрасывал. Такой был ужасно домовитый. Коврички из проволочки, полочки из дерьма…

– Игорь! Ну что ты, действительно… Что ты заводишься-то? Все же еще будет отлично! Ты в самом деле думаешь, что ничего нельзя восстановить?

– Восстановить можно. Но это будет уже не наша планета.

– Господи, да какая разница! На Земле-то вообще уже жить нельзя!

– Здесь тоже скоро станет нельзя.

– Да? Из-за двадцати землян?

– Это сейчас двадцать. У вас это быстро.

– Да что они такого сделают? – Катька обиделась и даже топнула ногой, и тут же из трещины в асфальте хлестанула длинная нежно-зеленая плеть. – Тьфу, черт… как растет, да?

– Вот и у вас так же. Вы очень быстро распространяете себя… Когда тут была нормальная среда, и люди делались нормальные. А сами по себе они тут такого наземлят… с полочками из дерьма…

– Слушай, в конце концов! Я обижусь! Мы – ваши ссыльные, у нас там черт-те какие условия… мы создали грандиозную культуру… у вас близко не было ничего подобного!

– У нас отношения были человеческие, это да. А Шыкспира не было, конечно.

– Теперь будет! Игорь, нечего тут, серьезно. Хватит. Я сама землянка, между прочим.

– Землянка быть маленькая хатка, норка, – сказал он грустно. – Вот ты уже и язык забываешь. Там бьется в тесной печурке огонь, и до смерти четыре шага, как нам. А ты есть не землянка, а землячка.

– Землячка быть старая большевичка, страшная тетка, бах-бах пистолет Крым. Я вижу, у нас нет адекватное слово для обозначение уроженка Земля. Наверное, ваши каторжники считали нас слишком второсортными существами, чтобы еще как-то обозначать.

Катька пыталась его отвлечь, но он все мрачнел.

– Выживут они нас с тобой отсюда очень скоро, сама увидишь. Меня – за то, что я их увез, а тебя – за то, что ты все это устроила. Сергеевна, между прочим, убеждена, что и Москва из-за нас взорвалась. Ей небось кажется, что это я все устроил, чтобы вас сюда эвакуировать как бесплатную рабсилу.

– Слушай, что ты обращаешь внимание на Сергеевну? Она больная на всю голову!

– А полковник, между прочим, все сделает для своей кисы. Киса скажет – давай выгоним Игоря! И полковник не посмотрит, что мы с одной планеты. Он на Земле знаешь сколько торчал? Заземлился по самое не могу. У нас и термин был такой, заземление, – эвакуатора старались пораньше отзывать, чтобы не очень проникся вашими гадостями. Но этот во вкус вошел, ни в какую. Не могу, говорит, покинуть горячую точку! Двадцать с лишним лет землился, два раза только в отпуск слетал. Вообще ракету водить разучился, копулятор сломал при посадке, чуть не угробил всех…

Катька молчала. В том, что он говорил, был резон. Ей совершенно не хотелось видеть остальных, и даже америкосы Пол и Стефани были невыносимы со своими ежевечерними проповедями, чтением вслух и какой-то особенной, почти вызывающей некрасотой: непонятно было, что делают вместе такие некрасивые люди. Они словно предъявляли друг друга Господу – видишь, Господи, с кем приходится иметь дело ради совместной работы во имя твое! И отношения у них были демонстративные – подчеркнутая взаимная внимательность: идеал семьи, живой пример, каков и должен быть истинный евангелист, – чтобы случайные свидетели позавидовали и обратились! Дети у них были милые, но пустые, в глубине души ничуть не привязанные к родителям (сама-то ты хороша, одернула себя Катька). С Тылыком они ладили, а Игоря почему-то недолюбливали: вероятно, уже знали историю разрушения семьи.