Урсула Ле Гуин - День рожденья мира

Если каждый имеет доступ к тем же продуктам, одежде, мебели, инструментам, образованию, информации, работе и власти, если копить бесполезно, потому что все нужное можно получить в любой момент, если азартные игры — пустое времяпровождение, потому что нечего проигрывать, и богатство и бедность равно стали метафорами — «богатство чувств» и «нищета духа» — как можно понять значение денег?

— Все-таки они были ужасные болваны, — заметила Синь, озвучив ту ересь, которую придумывают рано или поздно все умненькие молодые люди.

— И мы такие же, — ответил Луис — может, правду, а может, нет.

— Ох, Луис, — проговорила Синь с глубоким, тяжелым вздохом, глядя на фреску на стене школьной закусочной — сейчас ее покрывал абстрактный узор розовых и золотых разводов. — Не знаю, что бы я без тебя делала.

— Была бы ужасной дурой.

Синь кивнула.

Луис не оправдывал ожиданий отца. И оба это знали. 4-Нова Эд был незлым мужчиной, чье существование вращалось целиком и полностью вокруг гениталий. По преимуществу его интересовали стимуляция и разрядка оных, но и о размножении забывать не следовало. Он хотел, чтобы сын пронес в будущее его гены и его имя. Он только рад был помочь зачатию любой женщине, что просила его об этом, и помогал так трижды, но ту, кто выносит его отцовского сына, искал долго и старательно. Он выучил чуть ли не наизусть несколько таблиц соответствия и генетических сочетаний, хотя чтение не относилось к числу его любимых занятий, и когда решил, наконец, что цель достигнута, удостоверился, что носительница согласна скорректировать пол. «Будь их двое, я бы согласился на девочку, но раз один — пусть уж мальчик, лады?»

— Хочешь сына? Будет тебе сын, — ответила 4-Сандстром Лакшми, и выносила ему сына.

Женщина она была энергичная, активная, и беременность стала для нее настолько утомительным и неприятным опытом, что повторять его она не стала.

— Это все твои красивые карие глаза, Эд, чтоб им провалиться, — бросила она. — И больше никогда! Вот он. Целиком твой.

Порой Лакшми заглядывала в жилпространство 4-5-Нова, всякий раз притаскивая Луису игрушку, которая очень понравилась бы ему год назад или лет через пять. После этого они с Эдом занимались, по ее выражению, «мемориальным сексом», после чего Лакшми заявляла: «И каким местом я только думала? Нет уж, больше никогда. Но он-то в порядке, да?»

— Малыш замечательный! — отвечал на это отец громогласно, но без особого убеждения. — Твои мозги, и мой слив.

Лакшми работала в центральной рубке связи, а Эд был физиотерапевтом — неплохим, по его же словам, но его пальцы были умнее головы. «Поэтому я такой хороший любовник», объяснял он партнершам, и был прав. А еще он был хорошим отцом. Он знал, как держать и обихаживать малыша, и любил это занятие. Он не испытывал перед младенцем священного, отчуждающего трепета, который парализует менее мужественных. Хрупкость и сила крохотного тельца восхищали его. Он любил Луиса как плоть от плоти своей, сердечно и счастливо, первые пару лет, и до конца своей жизни — несколько менее счастливо. С течением лет восторги отцовства блекли и скрывались под гнетом обид.

Ребенок оказался наделен характером и волей. Он никогда не сдавался и ничего не сносил. Колики его продолжались вечно. Каждый зуб становился мучением. Он хрипел. Он научился говорить прежде, чем встал на ноги. К трем годам он болтал так бойко, что у Эда только челюсть отпадала. «Ты мне хитро не заворачивай!», твердил он сыну. Луис разочаровывал отца, и Эд стыдился своего разочарования. Он-то хотел вырастить товарища, свое отражение, мальчишку, которого можно научить играть в теннис — Эд шесть лет подряд выходил в чемпионы второй чети по теннису.

Луис добросовестно выучился махать ракеткой — без особого, правда, успеха, — и пытался научить отца игре слов под названием «грамматика», от которой у Эда шарики за ролики заходили. В школе он учился на «отлично», и Эд старался им гордиться. Вместо того, чтобы бегать по залу со стадом одногодков, Луис приходил домой, всегда с этой кипровской девчонкой Лю Синь, и они часами тихонько играли, запершись. Эд, конечно, подглядывал, но ничего предосудительного они не делали — все, что и другие дети — но Эд порадовался, когда они доросли до одежды. В шортах и майках они походили на маленьких взрослых. В детской наготе было что-то увертливое, уклончивое, загадочное.

По мере своего взросления Луис покорно начинал повиноваться взрослым закона. Он все еще предпочитал общество Синь компании парней, и они все так же постоянно держались вместе, но никогда не оставались вдвоем при закрытых дверях. А значит, когда Эд был дома, ему приходилось слушать, как они делают домашнее задание или болтают. И говорят, и говорят, черт — сколько можно болтать? Это пока девчонке не стукнуло двенадцать. Потом по закону ее происхождения ей можно было встречаться с мальчиками только в общественных местах и при посторонних. Эд счел, что это замечательная идея — он-то надеялся, что Луис станет поглядывать на других девочек, может, появится в нем что-то мальчишеское. Луис и Синь действительно сошлись с кружком ребят из второй чети, но как-то так получалось, что они все время болтали вдвоем, в сторонке.

— К шестнадцати годам, — говорил Эд, — я переспал с тремя девчонками. И парой ребят.

Сказалось не то, что хотелось. Он-то хотел довериться Луису, подбодрить, а вышло, что он не то хвастается, не то укоряет.

— Я пока не хочу заниматься сексом, — ответил паренек обиженно. Эд его не винил.

— Это не такое большое дело, — заметил он.

— Для тебя, — возразил Луис. — А для меня, наверное, нет.

— Нет, я другое… — Но Эду никак не удавалось выразить мысль. — Это не просто приятно, — неуклюже выдавил он.

Пауза.

— Лучше, чем дрочить, — закончил Эд.

Луис кивнул, явно в полном согласии.

Пауза.

— Я просто хочу понять, как, ну, ты понимаешь, как найти себя, вот и все, — проговорил мальчик — не так бойко, как обычно.

— Тогда молодец, — отозвался Эд, и оба, ко взаимному облегчению, сменили тему.

Ну и что, если у мальчика замедленное развитие, думал Эд, но, по крайней мере, он вырос в жилпространстве, где есть пример здорового, открытого, жизнерадостного секса.

Интересно было узнать, что Эд спал с мужчинами; видимо, в юности, потому что на памяти Луиса он никогда мужчин домой не приводил. А вот женщин — приводил. Похоже, думал Луис, что всех женщин своего поколения, а теперь переключился на Пятое, из тех, что постарше. Звуки его оргазма Луис уже выучил наизусть — резкое, торопливое «ха! Ха! ХА!» — и наслушался всевозможных воплей, стонов, визгов, хрипов, хряпов и писков, какие издает в экстазе женщина. Громче всех ревела 4-Йеп Сози, физиотерапевт из третьей чети — она заглядывала к Эду, сколько Луис себя помнил, и всегда, даже теперь, приносила его сыну печенье. Сози начинала с «аа! Аа!», как все, но ее «аа» становились все громче и громче, все дольше и дольше, переходя в беспрерывный, безумный вой, такой громкий, что бабке 2-Вонг, жившая вниз по коридору, однажды померещилось, что это аварийная сирена, и она подняла весь блок Вонг с постели. Эда это не смутило. Его ничего не смущало. «Это же совершенно естественно», говорил он.