Дэниел Киз - Цветы для Элджернона [роман]

— Минутку, профессор, — прервал я его на самой высокой ноте. — Что вы скажете о работе Рахаджамати на эту тему?

— Кого-кого? — непонимающе переспросил он.

— Рахаджамати. В ней он критикует теорию Таниды — концепцию изменения химической структуры блокирующих метаболизм энзимов.

Немур нахмурился:

— Где была переведена статья?

— Она еще не переведена. Я прочел ее в индийском журнале «Психопатология» несколько дней назад.

Немур оглядел присутствующих и сделал попытку отмахнуться от меня:

— Не стоит придавать этой статье слишком большого значения. Наши результаты говорят сами за себя.

— Но Танида сам предложил теорию блокирования блуждающего энзима путем рекомбинации, а теперь утверждает, что…

— Ну-ну, Чарли. То, что человек первым предложил теорию, отнюдь не означает, что последнее слово навсегда останется за ним, особенно в ее экспериментальном развитии. Думаю, все согласятся, что исследования, проведенные в США и Англии, далеко превосходят индийские и японские работы. У нас лучшие лаборатории и лучшее оборудование в мире.

— Но этим нельзя опровергнуть утверждения Рахаджамати, что…

— Сейчас не время углубляться в это. Я уверен, что этот вопрос подвергнется здесь детальному обсуждению.

Немур заговорил с каким-то старым знакомым и полностью отключился от меня. Потрясающе. Я отвел в сторонку Штрауса и засыпал его вопросами:

— Что скажешь? Ты всегда говорил, что это я слишком чувствителен для него. На что он так обиделся?

— Ты дал ему почувствовать свое превосходство, а он терпеть этого не может.

— Нет, серьезно. Скажи мне правду.

— Чарли, пора бы тебе перестать подозревать всех в желании посмеяться над тобой. Немур ничего не знает об этих статьях, потому что не читал их.

— Он что, не знает хинди и японского? Не может быть!

— Не у всех такие способности к языкам, как у тебя.

— Тогда как же он может отрицать выводы Рахаджамати, отмахиваться от сомнений Таниды в достоверности методов контроля? Он должен знать…

— Подожди, — задумчиво произнес Штраус. — Должно быть, это совсем недавние работы. Их еще не успели перевести.

— Ты хочешь сказать, что тоже не читал их?

Он пожал плечами:

— Лингвист из меня, пожалуй, даже похуже, чем из него. Правда, я уверен, что перед публикацией итоговой статьи Немур тщательно прочешет все журналы.

Я просто не знал, что сказать. Мысль о том, что оба они могут ничего не знать о революционных работах в своей области, ужаснула меня.

— Какие языки ты знаешь? — спросил я.

— Французский, немецкий, испанский, итальянский и немного шведский.

— А русский? Португальский? Китайский?

Тогда он напомнил мне, что является практикующим психиатром и нейрохирургом и не может уделять много времени изучению языков. Из древних он может читать только по-латыни и по-гречески. Никакого понятия о древних языках Востока.

Было видно, что Штраусу не терпится закончить дискуссию, но отпустить его просто так было выше моих сил. Интересно, что он вообще знает?

Физика: ничего глубже квантовой теории поля.

Геология: ничего о геоморфологии, стратиграфии и даже петрологии.

Математика: дифференциальное исчисление на примитивнейшем уровне и ничего о банаховых алгебрах и римановом пространстве.

Все это было только первыми каплями из обрушившегося на меня потока открытий.

Я не смог досидеть до конца так называемого дружеского ужина и ускользнул, чтобы побродить и обдумать услышанное. Притворщики — вот они кто. Оба. Как ловко изображали они из себя гениев! Обычные люди, работающие вслепую, но убедившие других в своей способности осветить тьму. Почему все врут? Ни один из тех, кого я знаю, не выдержал проверки временем.

Заворачивая за угол, я краем глаза увидел спешащего за мной Барта.

— Шпионишь? — спросил я, когда мы поравнялись.

Он неестественно засмеялся.

— Экспонат А, звезда первой величины. Если тебя задавит сегодня один из этих моторизованных чикагских ковбоев или ограбят на Стейт-стрит, я себе этого не прощу.

— Не хочу находиться под неусыпным надзором.

Он отвел взгляд и, глубоко засунув руки в карманы, зашагал рядом.

— Пойми, Чарли, старик ужасно волнуется. Симпозиум — кульминация его жизни. На карту поставлена репутация!

— Не знал я, что вы так близки, — поддел я его, вспомнив, как часто Барт жаловался на профессорскую узколобость и тиранию.

— Не так уж мы близки… Он отдал своей работе всю жизнь. Он не Фрейд, не Юнг, не Павлов и не Уотсон, но он занят важным делом, и я уважаю его за одержимость, за то, что он, обыкновенный человек, поставил перед собой задачу, решить которую под силу только гению. А гении сейчас в основном заняты тем, что делают бомбы…

— Хотел бы я видеть, как ты в глаза назовешь его «обыкновенным человеком».

— То, что он думает о себе, не имеет никакого значения. Да, Немур эгоист, ну и что? Чтобы взяться за такую работу, как раз и нужно быть эгоистом. Я вдоволь насмотрелся на немуров всех мастей и знаю, что под их величественной внешностью всегда прячутся страх и неуверенность в себе.

— А также лживость и мелочность, — добавил я. — Теперь я их раскусил. Я давно подозревал, что Немур — обманщик, он всегда чего-то боялся. А вот кто по-настоящему удивил меня, так это Штраус.

Барт помолчал и глубоко вздохнул. Я не видел его лица, но во вздохе слышалось раздражение.

— Ты не согласен со мной?

— Ты прошел длинный путь слишком быстро. Сейчас у тебя изумительный мозг, степень твоей разумности невозможно вычислить, а сумма накопленных знаний превосходит всякое воображение. Но ты однобок. Ты знаешь. Ты видишь. Но не понимаешь. В тебе нет терпимости. Ты именуешь ученых притворщиками, но разве кто-нибудь из них сказал, что он совершенен, что он — сверхчеловек? Нет, они — простые люди. Это ты — гений.

Уловив, что речь его весьма смахивает на проповедь, Барт умолк.

— Продолжай, что же ты?

— Ты когда-нибудь видел жену Немура?

— Нет.

— Если хочешь знать, почему он всегда в напряжении, даже когда дела в лаборатории идут лучшим образом, а его лекциям аплодируют, тебе надо познакомиться с Бертой Немур. Известно тебе, что это она сделала его профессором? Что это она, пользуясь влиянием отца, буквально выбила из фонда Уэлберга дотацию для него? Именно она подтолкнула его к преждевременному докладу на симпозиуме. Пока тебя не погоняет такая женщина, не пытайся понять мужчину, испытавшего это на собственной шкуре.

Я ничего не ответил, а ему явно хотелось поскорее вернуться в отель. Возвращались мы в молчании.

Я — гений? Не уверен. По крайней мере, пока. Я, как сказал бы Барт, исключение . Вполне демократичный термин, позволяющий избегнуть проклятых ярлыков типа «одаренный» и «неспособный» (что на самом деле означает «блестящий» и «слабоумный»). Как только слово «исключение» начинает приобретать смысл, его тут же заменяют другим. Пользуйся словом только до тех пор, пока никто не понимает его значения. «Исключение» можно отнести к обоим концам умственного спектра, так что я всю жизнь был «исключением».