Дарья Зарубина - Все свои

Под липами больше не ужинали.

Возвращаясь из университета, Марина видела краем глаза, как мелькнула, отраженная в окне, олимпийка Сережи, но не оглянулась, прибавила шагу. Влетела в комнату, бросив на кровать сумку. Хочет поговорить — пусть наберется смелости и сунется, а не шарахается по углам.

— Марин, как он там? — Сережа виновато заглянул в дверь. Войти не решился. Серый лежал на кровати. Спал. Черный бок мерно вздымался, лапы чуть вздрагивали, словно пес бежал куда-то через страну снов. Временами он тихо взрыкивал.

— Иди, книжки читай, ксенофоб, — огрызнулась на Сережу Марина. — Дверь закрой с той стороны.

Сережа исчез за дверью. Пес открыл глаза, зевнул.

— Ты что на парня взъелась? — проговорил кто-то невидимый за тумбочкой. — Даже Галка не дуется, а ты… Вот вырасту и вздую тебя. Для ума.

— Сначала вырасти, — ответила Маринка, отрезая толстый кусок от городской булки, лежащей на столе в пакете, чтобы не зачерствела.

Дядя Витя, больше похожий на большую куклу из центрального универмага, наряженный в Петькину майку и штанишки на помочах, спрыгнул с табуретки, влез на стул, откусил большой кусок хлеба и принялся жевать, двигая щеками.

— Ты на что сочинение написала, бестолочь? — пробубнил он сердито. Из-за края стола виднелась только круглая коротко стриженная голова с татуировкой за ухом.

— На четыре.

— Бестолочь и есть. Не мозги, а перфорация одна. Вот не поступишь — и поедешь к бабке.

Он схватил булку и, выкинув на пол пакет, снова набил рот хлебом.

— Кашу будешь? Манную? — спросила Марина, трепля Серого по большой косматой голове. Дядя Витя ерзал на табуретке, стараясь выглянуть в окно, но роста отчаянно не хватало.

— Я мяша хошу… — жуя, пробормотал он. — Я хишник. Порабочичель человечештва.