Майкл Бишоп - Сказки о воображаемых чудесах [сборник]

Бенджамин шевельнулся под моей рукой, и я ладонью ощутил, как тяжело и уверенно забилось его сердце. Я отпустил кота: он встал и пошел к двери, задрав хвост трубой. Он хотел наружу. Через час он проголодался и запросился обратно. Выглядел он хорошо. Отлично выглядел.

После этого исцеления я отвел его к ветеринару на осмотр. Но не к тому, к которому мы носили его еще котенком, не к мистеру Дидерада. Я подумал, что он нипочем не поверит, что это тот же самый полуслепой, кастрированный старый кот на негнущихся лапах, который дышал на ладан и был так слаб, что врач буквально отказался его лечить всего неделю назад. Новому ветеринару я сказал, что Бен был бродячим, и я собирался взять его к себе. Доктор определил, что коту около четырех лет, и уверил меня, что животное абсолютно здорово. И за все эти годы все ветеринары говорили, что Бену около четырех и что он находится в прекрасном здравии. По кошачьему летоисчислению это около двадцати восьми; отличный возраст, как мне кажется. Видимо, Бенджамин выбрал наиболее подходящий и решил остаться в нем. А я тем временем взрослел. Вот уже много лет, как я перестал водить его к ветеринару: поблизости просто не осталось тех, которые не были с ним знакомы. Бену доктор был не нужен, и мне казалось бессмысленным раз в полгода тратить деньги на то, чтобы меня снова уверили в бессмертии моего кота. У него даже клещи в ушах не заводились, блох тоже не было, словно даже в мире насекомых было известно, что о нем заботится само Провидение.

И вот тридцать лет спустя, когда мне было 46, Бенджамин все еще жил у меня. Давайте я посчитаю за вас: ему было 47. По-кошачьи это 329. Даже если принять на веру теорию о девяти жизнях, получалось, что в каждой из них он прожил больше, чем 36 лет. Нет. Бенджамин не был обычным котом.

Когда ему было 17, родители поверили, что доктор Дидерада воскресил его при помощи каких-то волшебных витаминов. Они охотно верили в разную чушь, но даже для них сорокасемилетний кот был бы чересчур. После того как я съехал из родительского дома, мы виделись нечасто, но я каждый раз врал им, что Бен — это новый кот. Им казалось странным, что я всех новых питомцев называю одним и тем же именем, но они и так знали, что я странный, я же был их сыном. Хорошо, что Бен был довольно обычного окраса — серый, полосатый, с белыми носочками — и с совершенно стандартным мяуканьем. Моя бывшая жена Пенни знала Бена семь лет, жила с ним в одном доме пять лет, но так ни разу и не заметила, что он не стареет. Она не была кошатницей. И вообще, насколько я знаю, никаких животных особо не жаловала. Ей нравилось наблюдать за обезьянами в вольере, но ведь это не считается? Знаю, звучит странно, но это одна из причин, по которым мы расстались. Я не мог жить с человеком, который равнодушен к животным. И в этом есть смысл: люди ведь тоже животные, умные и беспокойные, но все же.

Так или иначе, она мирно сосуществовала с Беном, и он никогда не нарывался на неприятности. Больше года я ни с кем не встречался, и никто из моих подруг не проводил с Беном много времени. А потом, когда мне было 46, я познакомился с Шэннон. Но на свидания мы ходили недолго: наш третий совместный выход в свет начался в пятницу в четыре — она закончила работу на час раньше — и закончился во вторник днем. Я сказал Бенджамину, что никогда в жизни еще не испытывал ничего, что сильнее напоминало бы мне воскрешение, и, может, теперь я начну понимать его лучше. А он отметил, что для того, чтобы воскреснуть, обязательно нужно сначала умереть. Он притворился мертвым и затем резко подскочил, виляя хвостом: это был его любимый трюк. Хитрый мерзавец! Я всегда разговаривал с Беном. Но отвечал он не всегда.

Какое-то время мы с Шэннон практически жили вместе, курсируя между нашими домами, но ей больше нравилось у меня, потому что тут жил Бенджамин. Она называла его «малыш Бенни». Если бы он был мужчиной, я бы с ума сошел от ревности. Сказать, что они хорошо ладили, значило заявить, что Ромео слегка увлекся Джульеттой. Бен был от Шэннон в таком же восторге.

Все это было замечательно. Меня она тоже любила — меня, который всю жизнь дружил с малышом Бенни, чистил его лоток, хранил открывашку для его консервов, и я уже молчу про свои сверхъестественные целительские способности. Но потом она начала задавать вопросы. «Разве ему не пора проверить здоровье? А как насчет прививок?»

Моей ошибкой было, что я просто откладывал объяснение. А потом она увидела карточку от одного из многочисленных ветеринаров малыша Бенни: в ней говорилось, что он уже восемь лет назад должен был явиться на всевозможные осмотры. Она позвонила и записала Бенджи к доктору. Такова уж была Шэннон, и это мне в ней тоже нравилось (как и многое другое), только пока дело не касалось Бенджамина. Я всегда знал, что рано или поздно мне придется столкнуться лицом к лицу с реальностью. Я словно бы заключил сделку много лет назад: я просто не мог бы справиться со смертью кота тогда, но Однажды у меня не останется выбора, и мне станет еще больнее, когда это наконец произойдет. Но если я смогу хранить в тайне его смерть и необычно долгую жизнь, ничто не изменится.

— Сколько ему лет? — спросила Шеннон, когда они встретились. Около четырех, сказал я, не ожидая, что меня поймают на такой удобной лжи. — Но как же тогда ты мог на восемь лет опоздать с прививками?

Я боялся, что чем дальше заходит этот разговор с Шэннон, тем ближе подходит то самое Однажды. Но я не мог остановиться. Я не мог остановить ее. Бенджамин, запертый в переноске, вел себя стоически, не останавливая нас и не предпринимая никаких действий, но позволяя событиям нести его по волнам жизни, а нам — нести его в клетке к ветеринару.

Бену нравилось в многолюдных приемных у ветеринаров; чем больше толпа, тем лучше. Он наслаждался зрелищем. Сегодня для него приготовили нечто особенное: пятнистый немецкий дог носился по помещению, сорвавшись с поводка. Его сопровождающий, облаченный в пиджак, никак не мог его остановить: тот совал нос пациентам под хвост, загораживал собой выход, до полусмерти пугал животных. Под животными я также подразумеваю и людей; один лишь Бен спокойно наблюдал за псом из своей переноски и мурлыкал, мурлыкал, издавая тот глубокий гортанный звук, который, как я знаю, означает у него смех. Бену нравилось смотреть на чужую глупость. Он уже много повидал ее, за свои-то годы.

— Он такой спокойный, — изумилась Шэннон, заглянув в клетку и погладив его безмятежный лоб пальцем. Она бросала на дога беспокойные взгляды. — Он всегда такой спокойный?