Майкл Бишоп - Сказки о воображаемых чудесах [сборник]

Никогда я еще не ехал по магистрали так медленно, как тем утром с Элис. Я предусмотрительно положил в машину записи музыки, которая, как я знал, нравится нам обоим; но кассеты так и остались лежать в бардачке. Они были нам попросту не нужны. Я плелся по крайней правой со скоростью шестьдесят миль в час. Мы разговаривали или молчали, порой обмениваясь взглядами и улыбаясь во весь рот.

Дорога шла через холмы. Когда мы доехали до первого, у нас обоих перехватило дыхание. Обочина вся пылала маками; поднялся ветер, и цветы дружно закивали. Когда мы оставили их позади, я повернулся к Элис и впервые сказал, что люблю ее. В ответ она посмотрела на меня таким долгим взглядом, что мне пришлось отвлечься на дорогу. Когда я снова повернулся к ней, она смотрела прямо перед собой улыбаясь и глаза ее сияли от сдерживаемых слез.

Моя встреча не заняла и пятнадцати минут. Думаю, мой клиент не ожидал такого поворота событий, но какая кому разница. Всю оставшуюся часть дня мы бродили по магазинам, брали с полок книгу за книгой, разглядывали их. Зашли куда-то выпить чаю. Когда мы смеясь покинули музыкальный магазин, Элис положила руку мне на спину, а я вполне сознательно приобнял ее за плечи. Она была довольно высокой, но идти так оказалось удобно. Моя ладонь так там и осталась.

К пяти я начал нервничать, и мы забрели в кафе выпить еще по чашке чая, чтобы я заодно мог позвонить. Я оставил Элис сидеть за столиком и дожидаться официанта, а сам пошел в другую часть зала к телефонной будке. Слушая гудки, я заставил себя успокоиться и отвернулся от людей, чтобы сконцентрироваться на разговоре.

— Алло?

Я едва узнал Нэнси. Ее голос был похож на голос ворчливой испуганной старушки, которая не ждала звонка. Я чуть было не повесил трубку, но она поняла, кто звонит, и расплакалась.

За двадцать минут нашей беседы я едва сумел ее хоть чуть-чуть успокоить. Она ушла с тимбилдинга около обеда, сказавшись больной. И поехала в Сэйлсбери. Она съела два шоколадных пирога от Сары Ли, шоколадный рулет, пачку хлопьев и три пачки печенья. Потом пошла в ванну, ее вырвало, и она начала все сначала. Кажется, ее стошнило снова, но я не очень разобрал, что она в тот момент говорила. Разговор то и дело прерывался ее смиренными извинениями, и я не мог понять, просит ли она прощения за вечер накануне или за початую упаковку мармелада, что была зажата в ее руке.

Я немного испугался и забыл обо всем, что происходило за пределами телефонной будки; я пытался сделать все, что было в моих силах, чтобы она смогла сосредоточиться. Речь ее стала более связной. Я бросил всякие попытки доказать, что ей не надо просить прощения за прошлый вечер, и просто уверил ее, что все в порядке. Она пообещала, что перестанет есть и посмотрит телевизор. Я сказал, что вернусь, как только смогу.

У меня не было выбора. Я любил ее. Что мне еще оставалось?

Когда у меня закончилась мелочь, я попросил ее быть осторожной и аккуратно положил трубку на рычаг. Какое-то время я внимательно изучал обивку на стене, а затем постепенно стал замечать шум, что исходил из ресторана по ту сторону стеклянной двери. Наконец я повернулся и выглянул наружу.

Элис сидела у стола, наблюдая за толчеей. Такая красивая, такая сильная… и между нами словно тысяча миль.

Обратно мы ехали в молчании. Все, что хотели, мы сказали друг другу в ресторане. Это не заняло много времени. Я сказал, что не могу оставить Нэнси в таком состоянии, а Элис сдержанно кивнула и убрала сигареты в сумку.

Она сказала, что вроде как знала заранее, еще до того, как мы поехали в Кембридж. Это меня рассердило, и я заметил, что она никак не могла этого знать, когда я и сам-то еще не знал. Она тоже рассердилась, когда я предложил ей быть друзьями, и, наверное, правильно сделала. Я сморозил глупость.

Я неловко спросил, все ли у нее будет хорошо, и она сказала «да». В том смысле, что как-нибудь переживет. Я попытался объяснить, что в этом-то и была разница, что Нэнси могла бы этого не пережить. Элис пожала плечами и сказала, что разница была еще и в другом: Нэнси бы никогда не пришлось выяснять, выживет она или нет. Чем больше мы говорили, тем сильнее мне казалось, что голова моя вот-вот взорвется, что глаза мои от боли лопнут и стекут кровавыми дорожками по холодными щекам. Наконец Элис приняла деловой вид, сама заплатила по счету, и мы медленно пошли обратно к машине.

Не в силах заставить себя болтать ни о чем, большую часть пути мы просто слушали, как шуршат по асфальту колеса. Стемнело, и к концу пути зарядил дождь. Когда мы доехали до первого холма, я почувствовал, что потоки воды пригнули головки маков к самой земле. Элис повернулась ко мне:

— Я и в самом деле знала.

— Откуда? — спросил я, стараясь не расплакаться, стараясь следить за машинами в зеркало заднего вида.

— Когда ты сказал, что любишь меня, это прозвучало очень печально.

Я высадил ее на том же углу, где встретил утром. Она сказала пару фраз, чтобы как-то подбодрить меня, чтобы я меньше чувствовал свою вину. А затем скрылась за углом, и больше я ее не видел.

Доехав до дома, я посидел с минуту в машине, пытаясь взять себя в руки. Нэнси я буду нужен спокойным, надо, чтобы она видела, что я в полном ее распоряжении. Я открыл дверцу, вышел из машины и безразлично огляделся по сторонам в поисках кошки. Ее нигде не было.

Нэнси открыла мне дверь со смущенной улыбкой, и я проследовал за ней. Когда я обнял ее, чтобы уверить, что все в порядке, то через ее плечо оглядел кухню пустым взглядом. Все сверкало чистотой; от дневного пиршества не осталось и следа. Мусорное ведро стояло пустое, а на плите что-то булькало. Она приготовила мне ужин.

Сама она есть не стала, но посидела со мной. Курица удалась неплохо, но хуже, чем обычно. Мяса было навалом, но оно было жестковато, и на сей раз Нэнси переборщила со специями. Странный вкус, если уж по правде. Она заметила выражение моего лица и сказала, что ходила к другому мяснику. Мы немного поговорили о том, что случилось с ней днем, но ей и так уже было гораздо лучше. Казалось, ей интересней было обсудить, как изменится ее офис после реорганизации.

Потом она пошла в гостиную и включила телевизор, а я остался на кухне готовить кофе и мыть посуду. Движения мои были безжизненны, словно у меня онемели руки. Слушая, как из телевизора доносится чепуха, столь дорогая сердцу Нэнси, я оглянулся в поисках мешка для мусора, куда можно было бы свалить остатки моего ужина, но, очевидно, Нэнси взяла последний. Апатично вздохнув, я открыл заднюю дверь и пошел вниз, чтобы выбросить объедки прямо в мусорку.

Рядом с ведром стояли два мешка, завязанные фирменным узлом Нэнси. Я развязал тот, что стоял ближе ко мне, и чуть приоткрыл его. Но за секунду перед тем, как я свалил туда кости с моей тарелки, что-то внутри привлекло мой взгляд: клочок тьмы среди броских упаковок от высококалорийной вкуснятины. Кусок плотной ткани странной формы, возможно? Я потянул за уголок мешка, чтобы разглядеть получше, и свет из кухонного окна озарил содержимое пакета.