Майкл Бишоп - Сказки о воображаемых чудесах [сборник]

Позже тем же днем Эстебан чистил рыбу, а Миранда ушла собрать бананов, чтобы приготовить их с макрелью — такие маленькие сладкие бананы, что растут вдоль реки, — и он увидел, как по ухабам пляжа катит «лендровер», и оранжевое пламя заката плясало на его лобовом стекле. Машина остановилась рядом с ним, и с пассажирского сиденья выбрался Онофрио. Его щеки были в красных лихорадочных пятнах, и он прикладывал носовой платок к потному лбу. Раймундо вылез с водительского места. Он стоял, опершись на дверь, и с ненавистью таращился на Эстебана.

— Девять дней, а от тебя ни слова, — угрюмо проворчал Онофрио. — Мы уж думали, ты помер. Как идет охота?

Эстебан положил на землю рыбу, с которой счищал чешую, и поднялся на ноги.

— У меня ничего не получилось. Я верну вам деньги.

Раймундо глухо и противно хохотнул, а Онофрио что-то проворчал в изумлении.

— Это невозможно, — сказал он. — Инкарнасьон уже потратила деньги на домик в Баррио Кларин. Ты должен убить ягуара.

— Я не могу. Я как-нибудь расплачусь с вами.

— Отец, индеец испугался. — Раймундо сплюнул в песок. — Давай мы с друзьями займемся этим ягуаром.

Мысль о том, как Раймундо и его дружки-простофили мечутся по джунглям, так развеселила Эстебана, что он не смог удержаться от смеха.

— Осторожней, индеец! — Раймундо ударил ладонью по крыше машины.

— Это тебе следует быть осторожней. Скорее ягуар будет охотиться на тебя, чем наоборот. — Эстебан взял с земли мачете. — И тот, кто захочет убить его, будет иметь дело со мной.

Раймундо потянулся к какому-то предмету, что лежал на переднем сиденье, и обошел машину со стороны капота. В его руке серебрился пистолет.

— Я жду ответа.

— Убери эту штуку. — Онофрио обратился к нему, словно к ребенку, который досаждает бессмысленными угрозами, но лицо Раймундо говорило о намерениях отнюдь не детских. Пухлая его щека дергалась в уродливом тике, жила на шее вздулась, а зубы обнажились в мрачном оскале. Эстебан, завороженный этим превращением, подумал: это словно демон сбрасывает личину и предстает в своем истинном виде — иллюзорная мягкость словно растаяла, а за ней проступили настоящая сухость и резкость черт.

— Этот сучий выродок оскорбил меня в присутствии Джулии! — Рука, в которой он держал пистолет, затряслась.

— Ваши личные распри подождут, — сказал Онофрио. — Сейчас речь идет о деле. — Он протянул руку. — Дай сюда ствол.

— Если он не собирается убивать ягуара, какой от него прок?

— Возможно, мы сумеем его переубедить. — Онофрио лучезарно улыбнулся Эстебану. — Что скажете? Позволим сыну вернуть свой долг чести, или выполните условия договора?

— Отец! — жалобно проговорил Раймундо: его взгляд стрельнул в сторону. — Он…

Эстебан рванул в джунгли. Прогремел выстрел, раскаленный коготь пропахал ему бок; он полетел кубарем. На мгновение он перестал понимать, где находится, но затем, одно за другим, в его голове начали выстраиваться воспоминания. Он лежал на раненом боку, терзаемый пульсирующей болью, на губах и веках запекся коркой песок. Эстебан свернулся клубочком вокруг своего мачете, который все еще сжимал в руке. Над ним звучали какие-то голоса, на лицо прыгали песчаные блохи. Он подавил в себе страстное желание смахнуть блох и лежал, не шевелясь. Боль и ненависть кипели в нем с одинаковой силой.

— …отнесем его к реке. — Голос Раймундо взволнованно дрожал. — Все подумают, что его убил ягуар!

— Дурак! Он мог убить ягуара, и твоя месть была бы еще слаще. Его жена…

— Мне и так сладко.

Тень пала на Эстебана, и он затаил дыхание. Никакого зелья не нужно, чтобы обхитрить этого бледного дряблого ягуара, что, склонившись, переворачивал его на спину.

— Осторожней! — крикнул Онофрио.

Эстебан позволил себя повернуть, а потом рубанул своим мачете. В удар он вложил все презрение к Онофрио и Инкарнасьон, всю ненависть к Раймундо — и лезвие глубоко погрузилось в бок Раймундо, проскрежетав по кости. Он завопил и, наверное, упал бы, но клинок держал его в вертикальном положении; руки его запорхали вокруг мачете, словно пытаясь повернуть его поудобнее; в расширенных глазах светилось недоверие. Дрожь пробежала по мачете до самой рукоятки, — казалось, это был спазм чувственного наслаждения, исполненный порыва страсти, — и Раймундо рухнул на колени. Из его рта закапала кровь, прочерчивая в уголках губ трагические линии. Все еще стоя на коленях, он уткнулся лицом в землю, точно араб на молитве.

Эстебан дернул мачете, страшась нападения Онофрио, но торговец электротоварами уже пытался забраться в «лендровер». Завелся мотор, закрутились колеса, и машина, накренясь, обогнула набежавшую волну и направилась к Пуэрто-Мораду. Ослепительно-оранжевое сияние разлилось по заднему стеклу, будто дух, заманивший машину к баррио, теперь прогонял ее отсюда.

Эстебан, шатаясь, поднялся на ноги. Оттянул ткань рубашки, прилипшую к ране. Крови натекло прилично, но пуля лишь царапнула его. Стараясь не глядеть на Раймундо, он прошел к воде и, стоя на берегу, вгляделся в дальние волны; мысли его бурлили, точно вода прилива, даже не мысли, а буруны эмоций.

Когда Миранда вернулась, нагруженная бананами и диким инжиром, уже темнело. Выстрела она не слышала. Он рассказал ей, что случилось, а она тем временем прикладывала к ране припарку из трав и банановых листьев.

— Это заживет. А вот это, — показала она на Раймундо, — нет. Ты должен уйти со мной, Эстебан. Солдаты убьют тебя.

— Нет, — ответил он. — Они придут, но они из племени патука… все, кроме офицера. Но он пьяница, пустой человек. Сомневаюсь, что его даже просто уведомят о том, что случилось. Они выслушают то, что я расскажу, и мы достигнем соглашения. Не важно, что там наплетет им Онофрио, его слово ничего не будет значить против их слова.

— А потом?

— Может, мне придется ненадолго сесть в тюрьму. Или уехать из этих краев. Но меня не убьют.

Она минуту постояла молча, и белки ее глаз светились в полумраке. Потом она встала и зашагала от него по пляжу.

— Ты куда? — окликнул он.

Она обернулась:

— Ты так спокойно говоришь о том, чтобы расстаться со мной…

— Это не спокойно!

— Нет, — горько рассмеялась она. — Видимо, нет. Ты так боишься жизни, что скорее согласишься на тюрьму, на изгнание, лишь бы не жить. Какое уж тут спокойствие. — Она пристально смотрела на него, но с этого расстояния он не мог разобрать выражения ее лица. — Я не останусь с тобой, Эстебан.

Она снова стала удаляться, и когда он позвал ее во второй раз, не обернулась.

Вечерняя дымка сгустилась до сумерек; серые тени медленно превратили мир в негатив фотоснимка, и Эстебан, кажется, серел с миром вместе; его мысли стали не более чем эхом прибрежных волн, что глухо накатывали на берег. Полумрак все не переходил в тьму, и Эстебану казалось, что ночь так никогда и не настанет, что, совершив преступление, он словно гвоздем проткнул сущность своей неприкаянной жизни, навеки пригвоздив себя к этому мертвенно-бледному мгновению, к этому пустынному побережью. В детстве он страшно боялся такой зачарованной покинутости, но теперь эта перспектива казалась ему утешением, успокаивала в отсутствие Миранды, напоминала о ее магии. Несмотря на ее прощальные слова, он не думал, что она вернется; в ее голосе звучали печаль и какая-то завершенность, и это пробудило в нем одновременно облегчение и отчаяние. И теперь, толкаемый этими чувствами, он бродил туда-сюда по берегу следом за волной.