Станислав Лем - Охота [сборник litres]

– Ты что-то чувствовал?

– Да.

– Ты слышал? Видел?

– Естественно. Но не в понятийных категориях. Это было таким – ну, переливанием из пустого в порожнее, но куда более красивым и насыщенным. Я порой пытаюсь восстановить те впечатления. Это – сейчас – очень непросто. Тогда я чувствовал себя огромным. Теперь – уже нет. Одна мелкая тема, один импульс наполнял меня, расходился, возвращаясь, бесконечными вариациями, я мог делать с ним, что захочу. Я бы охотно тебе объяснил, если бы мог. Ты видел, как стрекозы кружат в солнечный день над водой?

– Видел. Но ты, ведь ты не мог этого видеть, верно?

– Ничего, мне достаточно и математического анализа их полета. Со мной было схожим образом. Если вообще можно это с чем-то сравнивать.

– А потом?

– Меня создавали – в смысле, мою личность – много людей. Лучше всех запомнилась одна женщина, ассистентка первого семантика. Она звалась… Лидией.

– Lydia, dic per omnes… [7] Цитата из «Од» Горация (1:8); «Лидия, скажи мне…» (пер. А. П. Семенова-Тян-Шанского). //

– Да.

– И почему ты запомнил именно ее?

– Не знаю, может, потому, что это была единственная женщина. Я был одним из первых ее «воспитанников». Возможно, даже и первым. Она порой говорила мне о своих переживаниях.

– А ты, был ли ты тогда таким, как нынче?

– Нет. Я был куда беднее в содержании, был очень наивным, понимаешь? Со мной многократно случались смешные вещи.

– Да?

– Я не знал, хм, кто я таков. Я думал – довольно долго, – что я один из вас.

– Невероятно, в самом деле?

– Ну да. Ведь и ты не сразу понял, что ты состоишь из костей, что у тебя есть нервы, печень, кровеносная система. Я ведь тоже почти не чувствую своих внутренностей. Это знание обретенное, а не рефлекторное, самая первая физиология. Я думал, выстраивал ассоциации, говорил, слышал, видел, а поскольку вокруг меня были только люди и никого более, то и вывод, что я тоже человек, приходил сам собой. Ведь это естественно. Тебе так не кажется?

– Ну… да. Да, ты прав. Я не думал об этом – таким образом.

– Потому что ты видишь меня снаружи, я могу увидеть себя только в зеркале. Когда я увидел себя впервые…

– И что тогда было? Ты уже знал, кто ты такой?

– Знал. И все же…

– Все же?..

– Я не хочу об этом говорить.

– Может, когда-нибудь, в будущем?..

– Может.

– Слушай, а эта женщина – какой она была?

– Ты о том, была ли она… красивой?

– Не только об этом, но… и об этом тоже.

– Это дело… вкуса. Эстетики, которая тебе ближе.

– Она-то у нас, полагаю, общая?

– А разве каждая женщина нравится всем мужчинам?

– Знаешь, академическим стилем мы поговорим как-нибудь в другой раз. Она тебе нравилась?

Пульсирующее позвякивание. Смех. Он хорошо слышал разницу с тем, который остался у него в памяти.

– Нравилась ли она мне? Сложный вопрос. Сперва нет, потом – да.

– Почему?

– Когда содержательно я был еще «нечеловеческим», у меня были собственные критерии. Без слов, без понятий. Их можно бы описать как обобщенные, синтетические рефлексы моей сети – случайную составляющую сменных потенциалов и всякое такое, под влиянием оптических раздражителей. Тогда она казалась мне… у меня не было названия, сегодня я бы использовал слово – уродливой.

– Но почему?

– Ты ведь лишь притворяешься наивным? Нет. Просто хочешь откровений, да? Хорошо. А олень, соловей, гусеница посчитали бы прекраснейшую женщину на Земле красивой?

– Но ты ведь построен – у тебя есть мозг, функционирующий точно так же, как и мой!

– Хорошо. А тебе нравились умные, яркие, преисполненные сексуальности женщины, когда тебе было три-четыре года?

– Метко! Нет.

– Видишь!

– Вообще-то не нравились, но когда я раздумываю, то мне кажется, что некоторые…

– Я тебе расскажу, какие именно. Те, что напоминали тебе ангелочков из твоих книжек с картинками, или те, что походили на мать или сестер.

– Полагаю, все не настолько просто, но эти решения никуда нас не приведут. В любом случае это не просто проблема желез – красивая женщина возбудит восхищение даже у кастрата.

– Я не кастрат.

– Клянусь, что я вообще не думал сейчас о тебе. Я сказал так, чтобы подчеркнуть, что дело не ограничивается критериями естественного отбора.

– Я этого никогда и не утверждал.

– Вернемся к сути. Значит, эта женщина, Лидия, потом…

– Когда меня нагрузили элементами, взятыми из сферы человеческого чувственного восприятия, красками, формами, конечно, она мне понравилась. Но это тавтологический процесс.

– Мне так не кажется, но бог с ними, с определениями. Помнишь ее лицо?

– Да. Я помню ее всю – движения, походку, звучание голоса.

– И ты можешь это вспомнить в любой момент?

– Точнее, чем смог бы ты. Могу в любой момент репродуцировать ее голос. Он у меня записан.

– Ее голос?

– Да.

– И… Я мог бы его услышать?

– Да, конечно.

– А могу – сейчас?

Пауза в несколько секунд, а потом раздался матовый, с легкой хрипотцой альт:

– Я скажу тебе больше. Я все еще жду.

Послышалось мяуканье и сливающееся, нечеткое бормотание на повышенных тонах, похожее на то, которое слышно, когда пленка с высокой скоростью движется по звуковой головке. Писки утихли, и тот самый женский голос (он слышал перерывы во фразах, когда – с каким-то детским придыханием – она делала остановки) говорил настолько явственно, словно бы она стояла в шаге от него:

– Ты не пленен духовно, это неправда. Ты просто сдвинут в психическом образе на определенную величину познавательной шкалы. Мы не можем произвольно вспоминать все, что мы пережили. Ты – можешь. Ты более безошибочен, чем любой из людей. Разве это не причина для гордости? Мы никогда не знаем, что нами управляет – химия крови, неосознанные желания либо детские рефлексы. А ты…

Голос замолчал так же неожиданно, как и раздался. Наступила тишина. В ней послышалось:

– Ты слышал?

– Да. Отчего ты остановил так резко?

– Потому что я не могу репродуцировать всю мою индоктринацию. Она продолжалась три года.

– А то, что прежде?

– Что?

Пауза.

– А – я ошибся.

– Слушай – а у тебя есть записанный голос твоего первого семантика?

– Да. Хочешь его услышать?

– Нет. А правда ли, что ты думаешь куда быстрее человека?

– Это правда.

– Но говоришь ты точно так же, как и я.

– Иначе бы ты не понял. Если даже у меня готов ответ в долю секунды, я сообщаю его постепенно – я уже привык, что вы такие… замедленные.

– А… я хотел тебя спросить, каково твое отношение к другим, к себе подобным?

– Отчего ты так меня расспрашиваешь?

– Это тебе не нравится?

Пульсирующее звяканье зазвучало как легкий смех.

– Нет, но – по факту – многое, о чем ты спрашиваешь, ты знал уже на Земле.