Михаил Савеличев - Черный ферзь [litres]

Но кто мог гарантировать, что на фанатичного жреца Высокой Теории Прививания не обратят внимания в могущественной Академии Педагогики, посчитав – такой талант чересчур расточительно закапывать на Периферии? А там, как знать, талантливый Учитель и вовсе мог быть причислен к сонму небожителей, тем самым явив более чем весомое подтверждение кошмарам просвещенных о его истинном происхождении.

В случае Наваха Вандереру удалось словно тяжелому танку сравнять с землей любые сомнения о профпрегодности мальца махать мечами на мирах с излишне кривыми историческими путями, тем самым выставив на посмешище его несчастного Учителя, который за все годы обучения не добился от замкнутого воспитанника ни капли понимания, дружбы, уважения и решил хоть здесь взять реванш, во всех подробностях рассказывая небожителям о проклевке в мальце зоопсихолога.

Навах потом рассказывал Парсифалю как однажды, набравшись злобы и тоски, единственный раз в своей взрослой жизни посетил наивного чудака, лишь по недоразумению ставшего его Учителем, желая как можно желчнее поблагодарить того за старания убедить квалификационную комиссию направить абитуриента не в зоопсихологи, куда тот по детской глупости стремился, а в специалисты по спрямлению чужих исторических путей, куда длинноволосый и прыщавый юнец отнюдь не стремился все по той же глупости. Но указанная ему железной рукой стезя оказалась настолько интересной, открыла ему такие безграничные познания в человеческой мелочности, подлости, трусости, лживости, какие бы он ни за что не приобрел, общаясь с братьями нашими меньшими.

Однако тщательно подготовленный разлив ядовитой желчи, по-меккиавеливски упрятанный за хвалебными одами, Учитель резко пресек тяжелой пощечиной не в меру пылкому юнцу. Столь непедагогичным образом добившись молчания от бывшего воспитанника, Учитель, опять же не стесняясь в выражениях, разъяснил разъяренному Наваху истинное положение вещей, в том смысле, что он, старый осел, приложил все силы, дабы убедить комиссию в его, Наваха, зоопсихологических дарованиях, но ему, старому ослу, как дважды два доказали полную профнепрегодность абитуриента не то что к зоопсихологии, но и пастушескому делу, наличествуй подобная специальность в реестре Академии.

– И что ты? – поинтересовался тогда Парсифаль у Наваха.

– Поцеловал ему руку и убежал, – сказал Навах, заканчивая разговор.

Но с Сердоликом у могущественного главы Kontrollkomission произошла досадная осечка.

Осечка у Вандерера относительно будущего устройства жизни и карьеры Корнеола Сердолика случилась в виду наличия у того категорических противопоказаний к каким-либо специальностям, связанным с сильными эмоциональными нагрузками.

Если называть вещи своими именами, то к моменту решения судьбы Сердолика, выпорхнувшего из-под крыла специнтерната, Вандерер дьявольски устал сражаться с небожителями, которые, словно только вчера уверовав в гуманизм и торжество разума, с фанатизмом неофитов вели тяжелые позиционные бои против попыток Kontrollkomission ограничить права и свободы новоиспеченных граждан римской империи добра и справедливости.

Чем дальше квалификационная комиссия двигалась по списку чертовой дюжины, тем упорнее становилось ее сопротивление, несмотря на демонстративно вывешенный на стене “меморандум Вандерера”, который украшался подписью каждого небожителя, и где один из пунктов категорически предписывал дать ублюдкам специальности, затрудняющие возвращение из Периферии.

Единственное, на что хватило пошедшей трещинами воли Вандерера, изнемогавшего от желания поскорее окунуться в кровавую баню Флакша, ибо ничто так не исцеляет от нравственной тоски тотально победившего добра с его искренней ложью о трех великих радостях жизни, как безнравственное буйство красок цветущих на поле той же жизни сорняков зла с разнообразием плевел, готовых удовлетворить любой порок, – дать Сердолику, склонному к ипохондрии, такую профессию, которая бы потакала стремлению юного Корнеола к созерцательному одиночеству.

В конце концов, рассудил Вандерер, если нет возможности запереть ублюдка в космосе внешнем, то почему бы не устроить ему бессрочное заключение в космосе внутреннем? Не окажется ли это еще более надежным решением, ведь истосковавшийся по родине отпрыск неизвестного отца может презреть профессиональные и нравственные обязанности человека воспитанного, сесть в звездолет и через короткое время уже разгуливать по планете, дальновидно наплевав на необходимость зарегистрировать свое прибытие в полуденный Рим? А какое транспортное средство требуется для пересечение пустоты собственной души? Изобретено ли оно вообще?!

Чем дольше Вандерер с помощью Парсифаля следил за жизненными перипетиями подопечного, тем больше убеждался – его мнимое поражение в схватке с квалификационной комиссией, размочившей ожидаемый счет с 13:0 в пользу Вандерера до 12:1, на поверку открывало такие перспективы, за которыми, чем черт не шутит, кехертфлакш, маячила вероятность окончательной и бесповоротной победы над неведомыми чудовищами, на заре человечества бросившими ему подлый вызов.

Корнеол Сердолик получил специальность Смотрителя – дьявольски востребованную на Периферии, ибо инфляционное расширение “хомосферы” оставляло позади тысячи и тысячи артефактов чужих миров, в лучшем случае кое-как описанных и учтенных в каталогах Института Внеземных Культур, а в худшем – помеченных лишь радиомаяком или торопливой надписью: “Здесь был имярек” на случай гипотетического выяснения научного приоритета.

– Уж не хочешь ли ты поставить эксперимент? – предположил Парсифаль. – Приютить дома нечеловека и доказать, что он человек?! Напоминаю, перед нами глубоко законспирированный специалист по спрямлению чужих исторических путей. Мы не вправе вмешиваться в операции Института.

Чья бы корова мычала, обычно в таких случаях ворчал Вандерер.

Сердолик поморщился.

– Вот так сплошь и рядом – правая рука не знает, что творит левая. Комиссия по контактам не в курсе операций Института, – помолчал, нахмурился, и все-таки съязвил:

– Может, не стоило его и спасать?

Ох как не стоило, мысленно согласился Парсифаль и решил зайти с другой стороны.

– Не хотел говорить… но я ведь врач… к тому же твой друг. Надеюсь медицинское содержание “синдрома домашнего питомца” тебе известно? Твое одиночество в Башне, отсутствие общения… Здесь не только мерзавцев, тараканов начнешь спасать и привечать, – хохотнул лучший друг Корнеола Сердолика. – В любом случае я обязан донести… доложить… черт побери, составить рапорт!

Да что со мной такое?! – тоскливо подумал Парсифаль. Язык мой – враг мой! Еще один такой прокол и можно уходить в журналистику… А может это то самое, что ему и нужно?! Разве он не устал жить двойной жизнью? Он же, все-таки, врач, а не функционер всяких там служб, не рыцарь плаща и кинжала. Ему положено тела и души врачевать, а не доносы строчить…