Михаил Савеличев - Черный ферзь [litres]

Ферц говорил вдохновенно, даже непонятно – что на него нашло. Не то чтобы он надеялся перевербовать Сердолика или его бывшую жену, сделать их агентами Дансельреха среди червей и наладить через них поставку в Адмиралтейство информации, технологий и образцов вооружения, хотя и подобного нельзя сбрасывать со счетов. Скорее всего, он обращался не столько к ним, сколько к пускающему слюни мальцу, с сумасшедшинкой во взгляде слушающий его слова. Ничего тот сейчас, конечно, не поймет, но Ферц надеялся, что зароненные в детскую порченную душу семена дадут хорошие всходы, и в один прекрасный момент этот белобрысый юнец переступит порог его кабинета, готовый беспрекословно подчиняться любому приказу своего обожаемого командира.

После речи Ферца наступило долгое неловкое молчание, во время которого Сердолик болезненно улыбался в том смысле, что, мол, о чем спорить с убогим, а его бывшая жена с презрением разглядывала самодовольно улыбающегося бравого офицера Дансельреха.

Молчание прервал малец, заявив:

– Мама, я хочу стать специалистом по спрямлению чужих исторических путей!

На что мама недвусмысленно ответила – у таких исторические пути надо не спрямлять, а прокладывать заново, предварительно загнав и так уже озверевших псевдоразумных в пещеры и на деревья, тогда, возможно, какой-то толк из этого получится, а всех доморощенных любителей Флакша незамедлительно подвергнуть принудительному ментососкобу на предмет выявления тщательно скрываемых извращений, а затем определить на длительную реморализацию с усилением всех блоков Высокой Теории Прививания.

Наверное, ужин так бы и закончился на высокой ноте подлинного милосердия и сострадания к братьям нашим дальним, но бывшая жена вдруг спохватилась:

– Корнеол, я принесла тебе то, что ты просил.

– Да? Так быстро? – чуть ли невпопад пробормотал Сердолик, о чем-то глубоко задумавшись.

– Но не так просто, – сказала бывшая жена. – В конце концов, я совершаю служебное преступление!

– Не преувеличивай, дорогая, – рассеянно ляпнул Сердолик, все еще не замечая, как бывшая жена вновь начинает закипать. – С каких пор работа с музейными экспонатами стала служебным преступлением?

– Да будет тебе известно, дорогой, что вынос каких-либо экспонатов за пределы музея не разрешается никому, даже самому господу богу. И если кто-то, пусть и сам господь, вдруг решит поработать с каким-либо экспонатом, то сделать он это может только в лаборатории музея, где ему, впрочем, будут предоставлены все необходимые условия и консультации специалистов.

Сердолик с преувеличенным вниманием выслушал сентенцию бывшей жены, хотя было ясно видно – мысли его продолжали гулять где-то далеко. Лишь мгновения спустя после того, как женщина замолчала, он спохватился и торопливо сказал, словно скорость речи могла искупить невнимательность:

– Все это, конечно, интересно, но ты сама понимаешь мою ситуацию… – он виновато-беззащитно взглянул на бывшую жену, но та и бровью не повела в подтверждение – да, да, мол, все понимаю, дорогой, и это ее обидчивое молчание Сердолик истолковал как-то уж совершенно превратно, ибо тут же ляпнул:

– В конце концов, тебя никто за язык не тянул…

Ферцу показалось, что бывшая жена Сердолика лишь огромным усилием воли заставила себя остаться на месте, а не выскочить из комнаты, полыхая гневом, таща за руку хнычущего мальца, перед этим все же швырнув в Корнеола чем-нибудь поувесистей. Она даже руки зажала подмышками и откинулась на спинку кресла, дабы не вводить себя в соблазн. На бледных щеках проявились красные пятна, словно от приступа лихорадки, сжатые в ниточку губы вдруг распустились, точно шов, не выдержавший натяжения, завитые локоны потеряли упругость и влажными прядями облепили ее лицо.

И вдруг на какое-то ничтожное, едва уловимое мгновение Ферцу причудилось, что он понял главную тайну этой странной женщины, а именно – ее некрасивость, если угодно – уродливость. Все ее очарование таилось лишь в лицевых мышцах, незаурядное владение которыми и обеспечивало бывшей жене Сердолика кажущуюся милость, привлекательность, обаяние, но они – как пыльца на крыльях бабочки, тронешь рукой и под радужным узором откроется неприглядная серая поверхность. Она, как бабочка, всегда должна находиться в полете и не подлетать чересчур близко к рукам, желающих ею завладеть.

Она так жила, более того – она считала, что так должны жить и другие. Окажись в ее руках судьба какого-нибудь одичавшего в лесах человеческого создания, которое, несмотря на звериное воспитание, все еще сохранило в себе частички человечности, а вместе с ними и интерес к своим сородичам, заставляющий наперекор звериным инстинктам все-таки идти с братьями по крови на контакт, бывшая жена Сердолика сделала бы все, только бы оттолкнуть, отвадить несчастного полукровку по воспитанию, пошла бы на любую мерзость, только бы затолкать полузвереныша обратно в его лес.

– Мама, ты стащила из музея экспонат? – спросил белобрысый малец, и Ферц от неожиданности тряхнул головой, избавляясь от иллюзии, что воображенный им мальчишка из леса и неудобное дитя за столом – суть одно.

– Устами младенца… – усмехнулась бывшая жена Сердолика. – Нет, милый, это папа так шутит. Ферц, а вы могли бы что-то взять без спросу? – вновь повернулась она к бравому офицеру Дансельреха.

– Тебя, – процедил Ферц, пристально всматриваясь в ее глаза и угадывая в них все те же искорки сумасшедшенки, коими в полной мере отмечен ее отпрыск. – Тебя я возьму без спросу.

– Ферц! – воскликнул Сердолик, но в его окрике не оказалось ни капли возмущения, ни единого порыва оградить бывшую жену от мерзких домогательств невоспитанного дикаря, ничего не смыслящего в этикете ухаживания и наверняка рассматривающего женщину лишь как средство удовлетворения низменных физиологических потребностей, а отнюдь не как объект восхищения и поклонения. Так реагирует человек, которому ни разу не приходилось вставать на защиту женской чести, хотя воспитание и образцы высокой литературы требовали от него хоть как-то отреагировать на столь откровенные поползновения унизить образец гения чистой красоты.

Ферц и бывшая жена Сердолика смотрели друг на друга, не обратив внимания на окрик Корнеола. Это даже нельзя назвать поединком, только – полная и безоговорочная капитуляция, тихая и тайная сдача всех столь тщательно возведенных линий обороны, разгром и деморализация в том самом изначальном смысле этого слова, когда один за другим отключаются от немыслимой перегрузки блоки Высокой Теории Прививания, бесстыдно обнажая изначально поврежденную онтологическую сущность человека.