Михаил Савеличев - Черный ферзь [litres]

Хочется вбить скомканную бумажку с похабщиной в зубы разговорчивому трупу – разомкнуть сведенные судорогой смерти челюсти и засунуть в сухое отверстие, словно надеясь на могущество скабрезной каббалы, что сможет хоть на короткое время вдохнуть жизнь в онемелые члены почившего, на мгновение, вполне достаточное для плевка в закаченные глаза знатока запрещенной науки, который и по ту сторону могилы ухитрился удержать в руках крепкие нити чужих судеб.

– Они объявят это сумасшествием, – старикашка продолжает вещать из-под бумажки, которую не шевелит ни единое дуновение из неподвижных уст, – Или объяснят опухолью в мозгу. Громадной метастазой, чагой на славном древе Высокой Теории Прививания. Даже между собой полушепотом примутся судачить о выжившем из ума старом козле, озабоченном молоденькими девушками. Так и слышу их сочувственное клацанье вставными челюстями и шамканье – “Что поделать, дорогой друг, – обезьяньи годы, будь они неладны”, – труп весьма ловко изображает невнятную дикцию бывалого маразматика. – Так вот, мой ореховоглазый друг, сделайте мне ответное одолжение – уж не откажите знатоку запрещенной науки…

Хрустят застывшие члены, сокращаются мертвые мышцы, поднимая правую руку трупа. Шевелятся скрюченные пальцы с синими ногтями и каймой свернувшейся крови. Бумага с похабщиной соскальзывает, открывая жуткую гримасу покойника, что с трудом преодолевает объятия смерти, выползая из царства тлена дабы исторгнуть из уст мерзостную жижу неизрасходованного при жизни яда:

– Скажите… Скажите им… Всем… Мне это нравилось! Нравилось! Нравилось! В трезвом уме и здравой памяти… Скажите… – из дыры рта бьет фонтан гнили, шевелится саван, на котором расплываются мокрые пятна, отчего становится видно отвратное кишение трупных червей.

– Вот, первый круг вами пройден, – продолжал откашливаться от уползающей липкой темноты знаток запрещенной науки, козлоногий мафусаил. – Не каждый столь удачлив – муки совести переносимы, как затяжной насморк, знаете ли. А вот похоть… Жажда… Голод… Разум изощрен в сделках с душой, ибо и тот, и другая – лишь две стороны одной гармонии, но попробуйте убедить хоть в чем-то мясистый механизм плоти, вылепленный эволюцией с единственной целью – служить совершенным хранителем и передатчиком генетического композита! – Мафусаил напрягся, на руках вздулись неправдоподобно громадные вены, могучее наводнение прокатилось по жилам старца, оставляя после себя синевато-лиловые звездчатые последы многочисленных кровоизлияний. – Его ни в чем нельзя убедить, понимаете? Ни в чем. Его можно только убивать – медленно, верно, изощренно кровопуская из него жизнь, чтобы узурпирующему духу хватило надолго брать верх над телесностью человеческой природы. Почему вы с плешивым старцем ломали головы над предназначением дурацких баклашек в своей гордыне решать – что можно, а что нельзя прометеевскому духу, который уже не прикуешь к скале, и при этом не замечали, что идиотские кругляки – лишь глупейшая попытка смоделировать вечную тоску поиска предназначения любого разумного существа? Как вам такая гипотеза, хоть я гипотез и не измышляю?

Свист рассекания раскаленного марева чем-то огромным. Еще одна зубастая пасть, исходящая ядом и слюной, клацнула над головами распятых грешников, и огненные капли рассыпались по сторонам стальной спирали, что с гулким грохотом приближалась к жерновам окончательного нисхождения в бездны механизированного инферно.

Пышущий жаром метеорит врезался в ленту между Сворденом и старцем, отчего их фермы накренились друг к другу, сближая в случайной точке неевклидова пространства жизни параллели посмертных и спящих судеб.

– Вы заметили? – развеселился старец. – Заметили? Одной ночи бдений над дурацкими баклашками в музее оказалось достаточно, чтобы связать нас с вами воедино. Беда плешивого в том, что он приучен мыслить конкретно – в терминах беды и грядущих угроз. Ему чужд метафорический стиль мышления, на что недвусмысленно намекал наш добряк-мафусаил, привычно развалясь на диване. Помните этого любителя обратимых поступков?

– Что такое? – процедил Сворден, разглядывая пылающий ком кристаллического яда, извергнутого чудовищем.

Ему показалось, будто под багровой сморщенной оболочкой он видит черную запятую чего-то живого. Подвешенный за крюк на груди темный треугольник внезапно налился тяжестью, все больше оттягивая складку плоти.

– Не обращайте внимания, – почти беззаботно помахал скованными руками знаток запрещенной науки. – Грядущие муки подчас принимают весьма, знаете ли, причудливые обличья. Так вот, не отвлекаясь… Метафорически говоря, наш плешивый знакомец помимо своей воли, или, если угодно, по роковой воле могущественных стихий оказался вовлечен в вечную мистерию преодоления судьбы, где на его плешивую долю выпало сыграть роль безжалостного и, надо сказать честно, безмозглого орудия этой самой судьбы. Представляете? Вовсе не забота о человечестве (простите великодушно за столь высокий “штиль”, мало уместный в данных обстоятельствах), не служебный долг, не паранойя оскоромившегося в здешней кровавой бане функционера истории, а злосчастный рок сразил нашего длинноволосого красавца – жертвенного тельца предопределенности, возомнившего себя горделивым божком…

Багровый шар медленно распухал, покрываясь сеткой трещин, и от него отшелушивались тончайшие пленки оболочки – мутные преграды любопытствующему взгляду истаивали, открывая интимную механику рождения чудовища.

Темная запятая вытягивала когтистые лапы, обрастала неряшливыми копнами волос, лоснящаяся кожа дымилась от бегущих по ней полос огненной татуировки, заставляя зародыш зла корчиться в предродовых муках.

Само рождение неисправимо искажало оптику мира, грубо сбивало тонкую настройку предустановленного различения добра и зла.

– Ваш татуированный друг появлялся точно так же, – хихикнул знаток запрещенной науки. – Гигантская машина, возведенная таинственными чудищами на заре человечества, тщательно впитывала в себя все обстоятельства появления на свет несчастных парий. Бьюсь об заклад, что плешивый старец не решился рассказать вам о самых последних изысканиях в машине вандереров, а? Что помимо невероятной системы поддержания жизни в яйцеклетках, там нашли нечто похожее на систему слежения за основными фигурантами дела. Вот удивился плешивый, когда из хранилища всех чудес ему доставили обнаруженную там запись засекреченного заседания, на котором и решалась судьба парий! Интересно знать, сообщил ли он об этом любителю обратимых поступков?

Оболочка лопнула, растеклась грязной лужей слизи, в которой неуклюже ворочалось новорожденное чудовище – кошмарная помесь пиявки и человека. Судорожно раззевался, отплевывая багровую жидкость, сложнейший ротовой аппарат из нескольких челюстей, усеянных роговыми шестернями, что с механическим жужжанием вращались и перемещались могучими мышцами. Черные длинные волосы неопрятными локонами спадали на то, что можно было бы назвать лицом, не будь оно ужасающей помесью уродства и зверя.