Михаил Савеличев - Черный ферзь [litres]

– Вы мне снились, – зачем-то признался он. От омерзительности тут же возникшей перед внутренним взором картины чудовищной трансформации искалеченного тела захотелось передернуться.

– Опасное признание, – скокетничала дама. – Но сомневаюсь, что я пригрезилась в эротико-романтическом виде.

– Да, – вынуждено подтвердил он. – Ни эротики, ни романтики… Как вы догадались?

– Слишком хорошо разбираюсь в мужчинах. Чересчур хорошо, можно даже так сказать. В этом-то вся и беда. Горе от ума, – сладковатый запах расползался по комнате дымными змейками. – Побочный эффект длительного изучения модифицированного поведения “казуса тринадцати”.

– Как он только вам позволил…

– Мне никто и ничего не может позволить, – холодно отрезала дама. – Как влиятельный член Мирового Совета я сама выбираю – чем и как мне заниматься! – но тут тон ее слегка смягчился: – Видите ли, голубчик, педагогика, даже в эпоху расцвета Высокой Теории Прививания, не воспринимается как дисциплина, чреватая потенциальным ущербом для человечества. В общественном сознании это целиком и полностью позитивная наука. Ну, а мелкие шероховатости в виде загубленных судеб… Это целиком и полностью ответственность наших штатных сеятелей доброго и вечного. Лес рубят, щепки летят.

– К кому пошел бы человек в таком состоянии? – пробормотал он себе под нос.

– У вас чертовски хорошая интуиция, голубчик, – дама ловко выпустила изо рта идеально ровное дымное колечко. – Тривиальный ответ – Lehrmeister, правильный – школьный врач. Забавно, как повернулось бы дело, если бы вы все-таки переговорили со мной?

– Вы же сами не захотели… Сразу же обратились к Вандереру, чтобы он оградил вас…

– Оградил… защитил… – дама кивнула головой. – А вы так сразу и сдались! Такой большой, молодой, сильный, ореховоглазый… – Отставив в сторону сигарету, дама наклонилась вперед и прошептала: – Брюнеты, голубчик, – моя слабость! Ха-ха-ха! Как вы его назвали? Подопытный сын? У него всегда были длинные, шикарные волосы…

Дама откинулась на спинку кресла и как-то сразу размякла. Рука с тлеющей сигареткой свесилась к полу.

– Он был только мой, – тихо сказала она. – Только мой и больше ничей. Иногда мне кажется, что те чудовища не предусмотрели одной мелочи, из-за которой их план так и не удался… Одинокие монокосмы чересчур понадеялись на семью… Понимаете? Им казалось, что и через сорок тысяч лет в нас сохранится инстинкт материнства… Среди тех, кто принимал младенцев, ваша покорная слуга оказалась единственной женщиной. Может поэтому я это почувствовала, когда псевдовлагалище вытолкнуло мне в руки очередной плод… Мальчика. Крошечного, орущего мальчика. Самого обычного человеческого младенца… Тогда я и поняла, что происходит между квочкой и ее цыпленком. Таинство запечатления…

– Я предполагал корыстные мотивы, – сказал он с ноткой раскаяния.

– Ах, оставьте! Какая еще корысть у человека с моим положением. Тут все гораздо запущеннее. Гордыня – вот более подходящее слово. Кому-то не давали покоя лавры первого антрополога чистейших кроманьонских групп, мне же хотелось…

– Чего? – он не выдержал долгой паузы.

– Вечной молодости, успеха, внимания, силы… Хотелось стать ведьмой и летать над ночным городом, стуча в окна и гоняя птиц. Какое это теперь имеет значение, – горько сказала дама. – Показать вам фокус?

– Фокус? – ему показалось, что он ослышался. – Какой фокус?

Дама рассмеялась:

– Очень редкий и необычный. Не скоро вам выпадет шанс услышать его еще разок… Вот, смотрите! – она показала на стакан с водой.

Щелчок пальцами, и стакан исчез. Как будто выключили голограмму. Несмотря на какую-то удручающую банальность, больше подходившую затрапезному бродячему цирку, исчезновение предмета поразило его. Почудилась в этом проявление невероятной силы, которая издевательски вырядилась в одежды заурядной иллюзии, ловкости рук, гипноза – чего угодно, но только не нуль-транспортировки предмета одним лишь усилием воли.

– Где он?

– Вот же, – показала дама. – Вы разве не видите?

Переливчатый свист, стук, пахнуло леденящей стужей, и в воздухе возник покрытый изморозью стакан. Похоже, тот самый. Он попытался перехватить его, но пальцы обожгло космическим холодом. Стакан упал и разбился. Стылая волна взметнулась до небес и обрушилась на палубу шлюпа точно молот о наковальню.

– Господин крюс кафер! Господин крюс кафер! – отчаянно пытались докричаться издалека, а Ферц мучительно вспоминал искусство дыхания широко разинутым ртом. Казалось, в горло вбита непроницаемая пробка, не дающая легким набрать воздуха.

На пике асфиксии ему привиделась ужасающая картина – будто он превратился в несомую непонятными и могучими силами песчинку, вокруг простирается необъятная пустота, намного огромнее мира, и в этой пустоте пылают колоссальные огненные шары, как если бы некий безумец разом взорвал все имеющиеся ядерные заряды, выжигая жуткую беспредельность потоками смертельных излучений.

– Господин крюс кафер! – с противным чавканьем вспыхнул ближайший огненный шар. Взрыв разорвал сверкающую оболочку, смял окружающий его темный кокон, похожий на плотную взвесь планктона, ослепительные факелы пронзили пустоту, и вот уже на месте шара расплывается искристое пятно – лицо Флюгела.

Оно нависает над несомой неодолимыми силами Ферцем-песчинкой и громыхает так, словно армия материковых выродков решила провести ковровое бомбометание:

– Вставайте, крюс кафер! Вас ждут великие дела!

Но Ферц-песчинка продолжает плыть в пустоте выпущенной баллистической ракетой, внезапно подтвердившей сугубо теоретические модели тех умников, которые утверждали, что мир – не огромная полость, а даже наоборот – шар, повешенный в пустоте ни на чем.

Распухшее до колоссальных размеров лицо Флюгела, то там, то сям разрываемое изнутри огненными спиралями распадающегося на части шара, разевает рот, изготовившись прогромыхать что-то еще, однако Ферц больше не выдерживает, хватает пятерней нависшую над ним морду и что есть силы отшвыривает от себя – в темноту, в стужу, в шторм.

Темное пятно Стромданга, высвечиваемое молниями, висит над головой. Надир, вспоминает откуда-то Ферц. Надир Флакша. Кальдера где-то рядом. Тонкие нити климатических машин вьются над бесконечным ураганом, что спиралью ввинчивается в Блошланг, и отсюда даже не верится – какими огромными они видятся вблизи. Затем чернота смыкается, выжимая из тяжелых туч белесые потоки колкого снега. Кажется, что не снежинки, а мелкие кровососы впиваются в кожу.

– Поднимите меня, – потребовал господин крюс кафер.

Чьи-то руки вцепились в него и придали вертикальное положение. От внезапного головокружения Ферц пошатнулся, но те же руки заботливо поддержали его за ворот.