Сергей Синякин - Книга о странных вещах [сборник]

Он лежал на диване, смотрел в потолок и видел огромные, во всю комнату часы «Командирские». Шли часы, отсчитывались секунды, минуты бежали, и с каждым днем это движение становилось все стремительнее, успеть уже ничего нельзя было. Главная стрелка стремилась к красному шпеньку которым был обозначен предел. Сначала движение стрелок волновало и пугало Калюжного, потом он к нему привык и относился с некоторым равнодушным любопытством. Пространство от главной стрелки до красного шпенька становилось все короче.

Мучило любопытство. Хотелось заглянуть в пространство за красным шпеньком. В конце концов, человеку от любопытства никогда не избавиться. Всегда хочется узнать, что там, за чертой? Смерть — это самое страшное и удивительное приключение, которое ожидает каждого человека. Смерть дает ответы на последние вопросы, жаль, что этими знаниями поделиться не с кем.

Ближе к вечеру позвонил Родяков, немногий из тех, с кем Степан Георгиевич созванивался и разговаривал. Мало, мало осталось тех, с кем поговорить бы хотелось. Правда, Родяков тоже не порадовал:

— Закон об отмене льгот видел? — шамкая вставной челюстью, сказал он.

— Что он, баба, чтобы на него смотреть? — сказал Калюжный.

— Тебе сейчас и баба ни к чему, — старчески засмеялся Родяков. — Суки все-таки. Как кровь проливать, это пожалуйста, дорогие граждане, в первые ряды. А теперь мы им и на… не нужны.

— Туда мы уж точно не нужны, — согласился Степан Георгиевич. — А закон… Не читал я его. Что нервы зазря портить, все равно ничего не изменишь.

— Сталина на них, сук, нет, — вздохнул Родаков, посопел в трубку и неожиданно поинтересовался: — На часы-то смотришь?

— Поглядываю, — неопределенно сказал Калюжный.

— Как в атаку идти, — сказал Родаков. — Вроде мы с тобой опять ракеты ждем.

— Только вот не понять, в отступ пойдем или на врага кинемся, — в тон ему отозвался Степан Георгиевич.

— Почему же не понять? — удивился собеседник. — В последнюю атаку идем. Ту, в которой выживших не будет. Я думаю, все сегодня и случится. Государству нашему в радость.

— С чего ему радоваться? — ход мыслей товарища всегда удивлял Степана Георгиевича.

— А как ему не радоваться? Одним разом от миллиона ненужных ртов избавится.

— Ладно, — сказал Калюжный. — Не пори горячки. Будь что будет. Но в эту атаку мы все-таки пойдем, Коля! Есть бои, которых нельзя избежать.

Положив трубку, он долго стоял у окна. За окном царила мирная жизнь: вязали на скамейках у подъездов и вели неспешные разговоры старушки, гомонила детвора в песочницах, слышалось хлопанье голубиных крыльев, оживленное чириканье воробьев, и на пятом этаже дома напротив у окна суетились две нескладные долговязые тени, зажигая спиртовку под ложкой из нержавеющей стали и нетерпеливо работая кулаками, чтобы вены вздулись рельефней. Над ними в комнате с незадернутой шторой неторопливо раздевалась молодая женщина. Словно стриптиз для Степана Георгиевича исполняла.

Только стриптиз этот Калюжному совсем уже не нужен был.

Степан Георгиевич вернулся в зал, надел очки с толстыми, как танковая броня, линзами, взял со стола книгу. Строки он нашел на ощупь, без закладки.

«Размышлять о смерти — значит размышлять о свободе. Кто научился умирать, тот разучился быть рабом. Готовность умереть избавляет нас от всякого подчинения и принуждения. И нет в жизни зла для того, кто постиг, что потерять жизнь — не зло».

«Это о нас, — подумал Калюжный, — о солдатах».

Он вернулся на диван. Часы, казавшиеся призрачно расплывшимися, стали совсем четкими, и глаза, словно опять стали молодыми, прекрасно видели стрелки и деления между часами, и красный шпенек, которым был обозначен предел.

Родаков был прав — все должно было случиться именно сегодня.

Следовало спешить: с трудом залезть в ванную и принять душ, побриться, почистить зубы, достать из ящика шкафа потемневшие от времени награды, почистить их асидолом, прикрепить на китель в установленные места — забот было много и, если не поторопиться, можно было не успеть подготовиться к тому моменту, когда последний миллион солдатских душ, оставшийся с Отечественной войны, в едином порыве пойдет на последний и страшный своей безнадежностью штурм.

В окопах же, а тем более на домашнем диване, отлеживаются только трусы.

Боль пришла внезапно.

Будто кто-то огромный и невидимый взял сердце в руки, словно пытался рассмотреть, что именно поддерживает в человеке состояние, называемое жизнью. Не удовлетворившись, он сжал пульсирующий красный комочек, и Сергеев застонал от резанувшей грудь невидимой молнии и стонал, пока не понял, что боль не отпустит его до самого беспамятства.

А потом пришла черная пустота.

Вслед за пустотой пришел ангел.

У него было два белых крыла, загорелые мускулистые руки и усталость, сквозившая в синих почти равнодушных глазах.

— Ты собрался? — спросил ангел.

Попробуй ответь на этот вопрос!

Одно дело, если ты собрался куда-то уезжать на время, не навсегда. Совсем другое, если тебе говорят о печальном конечном пункте.

— Погоди, — сказал Сергеев. — Не гони.

— График, график, — нетерпеливо сказал ангел. — Подумай, дружок, ты же не один.

— Да я понимаю, — сказал Сергеев. — Мне бы радоваться, в конце концов ты ведь прилетел, не кто-то другой. А почему за мной?

Ангелу такие вопросы задавали не раз, иначе бы он и не поморщился, да что там говорить, крылья бы вместе не свел.

— Ты что — поспорить хочешь?

— Какие споры, — сказал Сергеев. — Я же понимаю, у каждого свои заморочки. Только и ты пойми, не каждому ангел является. Я-то вообще удивиться должен. Ну что ты крылья развесил? Ты что, не знал, я же заповеди нарушал! Кто говорил — не убий?

— Да знаю, знаю, — сказал ангел. — Только ты сам прикинь, ну убил? Так кого? Не творение божье! У него ведь на совести девять трупов. Он ведь этим не кончил бы, если бы ты со своим «Макаровым» не влез. Это только с одной стороны, ты заповедь нарушил, а ведь, с другой стороны, ты пользу обществу принес. Людей спас. Не так?

— Не так, — сказал Сергеев и потянулся к тумбочке, на которой стояли лекарства. — Хрен с ним, с маньяком этим долбаным. А не укради?

— Ты только про это не вспоминай, — зевнул ангел. — Украл? Так у кого украл? У нищего, у сирого, у обездоленного? Он ведь богаче многих был, потому ты и рискнул шкурку с него содрать. Что, не прав я? Да и не один ты был. Честно говоря, идея-то и не твоя была. Ведь так?

Мятная таблетка валидола приятно холодила полость рта. Не зря же говорят, что вместе с таблеткой нитроглицерина надо принимать при приступе таблетку валидола. Мягче все кажется, мягче и безопасней.