Сергей Синякин - Ветеран Армагеддона [сборник]

Группы степного дозора машинист поезда заметил еще издалека и сразу принялся сбрасывать скорость. И правильно делал — локомотив ему принадлежал на праве частной собственности, да что там говорить — кормил он семьи машиниста и его помощников, потому и терять его никак нельзя было. По негласному уговору машинисты при нападении степняков никуда не спешили, а степняки в свою очередь к паровозам относились с хозяйской бережливостью. И понятно было — один паровоз взорвешь, другого не пожалеешь, а там и запустение настанет на стальной магистрали. Чем прикажете тогда кормиться? Где мануфактуру и гроши брать?

Правда, последнее время грабить поезда становилось все опаснее и опаснее. Пассажиры перестали быть баранами, иногда они занимали круговую оборону и отстреливались из «калашей» и ручных пулеметов до последнего. Не раз уже повстанческой армии батьки Лукаша приходилось отступать бесславно. У железнодорожного полотна задерживаться опасно, могут подтянуться правительственные войска, а чтобы тягаться с ними, у батьки сил пока не хватало.

Но на этот раз отступать не хотелось. Уж больно лакомый кусочек стоял на железнодорожных путях — полтора десятка вагонов с сибирскими богачами, решившими покутить на азовских берегах. Правда, организованы они были неплохо, да и вооружены не хуже батькиных хлопцев. От железнодорожного полотна время от времени грозно рокотал РПГ, и в цепи бойцов, заходивших со стороны степи, вставали грязно-желтые султаны разрывов.

— При бабках путешественники, — батька подмигнул Нагайкину. — Видал-миндал, как огрызаются? Неужто моя Оксана без чириков останется?

Не осталась.

Наркоман Руслан, отчаянная приблуда санкт-петербургская, дезертир из военных морячков, подобрался ближе и ахнул в самый отчаянный вагон из ручного огнемета «Шмель». Вагон раздуло, из него во все стороны рванули языки пламени, и тут же в дверях остальных теплушек показались белые флаги.

Подбоченясь, атаман принимал капитуляцию путешественников.

Трофеев было много. Трофеи складывали перед «жигулями», деньги и ценности, подлежащие внесению в казну Еглани, ссыпали на разостланный на капоте машины платок. Кучка ценностей постепенно росла, отчего настроение батьки Лукаша на глазах улучшалось. Грабежом это назвать было нельзя. Не все забирали, с умом действовали — на отдых впритык оставляли и не на полный, как себе отдыхающие наметили, срок, а на его половину. Скорее, это следовало называть относительно справедливым дележом чужого имущества. А иначе поступать батька Лукаш запрещал. Всякая шкурка должна быть на вырост, нельзя, чтобы ее снимали всего один раз.

До третьей гражданской батька был простым сельским учителем Григорием Лукашевым. Жизненный путь его был прям и прост — семилетка, год службы в рядах губернской гвардии, откуда Григорий пришел с сержантскими лычками, педагогические курсы, где ему напомнили основы арифметики и алгебры, а потом шесть лет упорной педагогической работы, на которой знания в сельских деток приходилось буквально вбивать, и в самом прямом, а вовсе не в переносном смысле. Начавшаяся война была той отдушиной, которая помогла Григорию Лукашову забыть о педагогике. Двухлетняя рубка с соседним Суроминским районом из-за заливных лугов у Дона помогла ему выдвинуться, в боях будущий атаман себя не жалел, верно, очень уж боялся он вернуться к своей прежней работе. С началом третьей гражданской атаман Лукаш взялся защищать район от разной революционной и контрреволюционной сволочи, набрав же силу, объявил себя Верховным правителем Еглани. Первым делом он упразднил поселковую администрацию, поручив рождения, бракосочетания и смерти записывать местному попу, развелся с женой и сшил себе красные галифе с подшитым кожей задом. Чуть позже он провел инспекцию егланских деревень, провел перепись мужского населения и осуществил мобилизационную политику. Разумеется, призыв в повстанческую армию ослабил егланские деревни. Но батька Лукаш меньше всего надеялся на местное производство, но твердо верил, что прокормить Еглань могут соседние районы. Или железная дорога.

Вот и сейчас, принимая капитуляцию сибирских кулаков, жаждущих отдыха на юге, батька смотрел далеко и высоко, а потому сразу заметил странную парочку, сидящую на крыше вагона.

— Снять! — коротко приказал он и, заметив, что адъютант вскинул пистолет, поправился: — Снять и привести!

А это уже меняло дело.

Можно сказать, Скрябин и Ойкуменов родились под счастливыми звездами, поэтому жизнь их не закончилась у железнодорожной насыпи.

Некоторое время батька внимательно разглядывал их.

— Кто такие? — резко спросил он.

Узнав, что перед ним преподаватель университета и царицынский литератор, батька задумался. Проще всего было бы отпустить эту странную парочку, едущую неизвестно куда и неведомо зачем, на все четыре стороны. Или, наоборот, — в одну, а уж куда их там принимать, пусть на небесах решают. Но атаман Лукаш никогда не искал простых решений. Да и власть свою этим столичным жителям показать следовало, чтобы поняли, на чьей территории они находятся, чтобы знали, поганцы этакие, в чьей власти находятся.

Атаман Лукаш дернул щекой, словно на себя досадовал, и хмуро сказал:

— Ты, литератор, домой торопишься?

— Особо не тороплюсь, — вздохнул Скрябин.

— Вот и славно. Поработаешь на себя. Будешь Егланскую национальную библиотеку создавать.

Повернулся, скептически оглядел Ойкуменова.

— А ты, химик, пойдешь в распоряжение Поладьева.

Он и сам не знал, на кой ему сдались эти странные путешественники, наитие подсказало, что отпускать их не стоит. А интуиции своей атаман Лукаш верил. Не первый год она ему строить и жить помогала. Политик без интуиции — как гений, не знающий, в чем его способности заключаются.

Те, кто верит в существование народных масс, зря представляют ее в виде однородной густой, безликой смеси с редкими посторонними вкраплениями. Народная масса состоит из разнородных и вполне самостоятельных личностей, живых, веселых, лукавых, каждая из которых вполне может сыграть свою роль в истории, если ей такая возможность представится. Совокупность общих чаяний этих индивидов в научном мире иногда ошибочно именуют народной волей, в то время как на самом деле они означают лишь вектор дальнейшего развития и ничего более. Был у Скрябина знакомый по фамилии Буквоверов, который пытался написать кандидатскую диссертацию на тему «Роль водки и самогона в общественно-историческом развитии России». Тема у него была самая благодатная: именно эти два напитка сыграли существенную роль в перестройках периода двадцатого-двадцать первого веков, и, возможно, мы с вами стали бы свидетелями научного открытия, коренным образом меняющего взгляды на политические события последних ста двадцати пяти лет, если бы соискатель не увлекся практическими экспериментами. Пытаясь объединить научные взгляды с экспериментальной базой, Буквоверов слишком увлекся и был зарезан пьяным оппонентом в очереди у дверей Машки-самогонщицы. Компьютера Буквоверов не признавал, предпочитая работать по старинке — пером и в общей тетради, результатами своих научных изысканий ни с кем не делился, а после его смерти все бумаги были немедленно изъяты по представлению юристов Царицынского ликероводочного завода и затерялись в архивах этого ведомства. Но кое-что Скрябин помнил. Так вот, в своей работе Буквоверов утверждал, что перестройка конца двадцатого века явилась естественной реакцией народного организма на ранее начатую антиалкогольную кампанию. Так это или не так, судить трудно, но надо отметить, что здравое зерно в рассуждения трагически погибшего диссидента все-таки имеется.