Нил Шустерман - Набат

— Ее превосходительство Верховный Клинок Западмерики Мэри Пикфорд, 16 сентября Года Кобры

Они станут известны под именем «десяти казней». Серпы-основатели разработали вид вредоносных нанитов, призванных подражать природе. Наниты имитировали симптомы и разрушительное воздействие десяти смертельных болезней: воспаления легких, инфаркта, инсульта, рака, холеры, оспы, туберкулеза, гриппа, бубонной чумы и малярии. Эти наночастицы с самого начала содержались в камнях серпов, в их темной сердцевине. Камни можно было взломать лишь изнутри, активировав заключенные в них наниты.

Понадобилось всего несколько дней, чтобы заразить весь мир. При этом у большинства людей вредоносные наниты оставались «спящими». Симптомы проявлялись только у одного человека из двадцати; но уж если ты оказался среди этих несчастных — простись с надеждой на выздоровление. В зависимости от болезни смерть носила либо скорый, либо затяжной характер, но она была неизбежна.

— Неужели ты ничего не можешь с этим поделать? — спросил Грейсон у Грозового Облака, когда число умерших вышло за разумные пределы.

— Это акция серпов, — ответило Облако. — Это была их последняя акция, однако я по-прежнему не имею права вмешиваться. А даже если бы и имело, то все равно бы не смогло. Я заглядывало в сердца этих нанитов — у них нет сердец. У них нет ни сознания, ни совести, ни раскаяния. Они эффективны, они бесстрастны, и у них только одна задача: пять раз в столетие уничтожать 5 % населения Земли.

— Значит, когда-нибудь этот кошмар закончится?

— Да, — подтвердило Грозовое Облако. — Кризис минует, и тогда следующие двадцать лет никто не умрет. А затем все повторится снова. И снова. И снова.

Хотя звучало все это ужасающе, математика была не такой страшной, какой казалась. У рожденного сегодня будет семьдесят семь процентов вероятности дожить до ста лет. Шестьдесят процентов ныне здравствующих доживут до двухсот. Сорок шесть процентов — до трехсот. Рост населения будет контролируемым, и почти каждый человек проживет долгую и здоровую жизнь. До той поры, пока не наступит конец.

Неужели это лучше, чем серпы? Наверно, решил Грейсон, смотря какой серп. Как бы то ни было, это теперь не важно, потому что все серпы разом остались без работы.

— Кое-где еще происходят убийства, — поведало Облако Грейсону, больше не употребляя термин «прополка». — Некоторые серпы никак не могут приспособиться и продолжают убивать людей, которых пощадили наниты. Конечно, я оживлю убитых, а серпов отправлю на реабилитацию. Им необходимо обрести новую цель в жизни. Впрочем, кое-кто уже нашел себе место в новой парадигме, и это меня очень радует.

Грейсон с Джери решили до поры пожить на Кваджалейне. На многих островах жилье и прочие здания оказались полностью разрушены. Со временем природа оправится, животные вернутся, растения оденутся листвой. Впрочем, было и несколько нетронутых островов, так и не увидевших строительства. А на Эбадоне, самом западном острове, где никогда не возводились корабли, стоял роскошный пустой отель. Туда уже начали прибывать пилигримы, стремящиеся посетить место, где свершилась история. Не говоря о тонистах, приезжавших, чтобы собственными глазами увидеть «Великий Камертон» — так они называли передатчик, по-прежнему возвышавшийся над старым бункером.

Грейсон раздумывал, не начать ли ему работать при отеле, ведь, в отличие от Анастасии или серпа Люцифера, его в лицо никто не знал. После всего, что ему довелось увидеть и совершить, Грейсон не имел ничего против простой жизни экскурсовода, или администратора, или шофера водного такси. Подойдет все что угодно, кроме коридорного. Хватит с него странных униформ.

Но предстоит еще навести порядок в некоторых существенных делах. Одно из них требовало особого внимания. Поскольку Грозовое Облако хорошо знало Грейсона, оно, возможно, уже догадалось, что тот собирается сделать.

Однажды на рассвете, через две недели после того, как улетели корабли и взорвались камни серпов, Грейсон в одиночестве поднялся на обугленную стартовую площадку и вложил в ухо наушник. Передатчик серпов больше не работал, так что помехи исчезли. Слепое пятно теперь полностью находилось в сфере влияния Грозового Облака. Больше от великого ИИ ничто не скрывалось.

— Грозовое Облако, — сказал Грейсон. — Нам надо поговорить.

После секундного промедления Облако отозвалось:

— Я тебя слушаю, Грейсон.

— С того дня, когда ты снова со мной заговорило, я позволял тебе использовать меня по твоему усмотрению.

— Да, ты позволял. Благодарю тебя за это.

— Но Джери ты использовало без разрешения.

— Это было необходимо, — сказало Грозовое Облако. — И я искренне сожалею об этом. Разве я недостаточно полно выразило свое раскаяние?

— Достаточно, достаточно. Но твои действия, пусть и необходимые, вызвали определенные последствия.

— Я не нарушило ни одного из своих правил…

— Нет. Но ты нарушило мое.

Внезапная волна эмоций накрыла Грейсона. Его глаза заволоклись слезами, напомнившими о том, как много значило для него Грозовое Облако, — да и сейчас еще значит. Но он не позволит чувствам остановить его. Если он чему-то и научился у Грозового Облака, то это тому, что нельзя игнорировать последствия своих действий.

— И поэтому… — сказал Грейсон сквозь слезы, — я больше не могу разговаривать с тобой. Ты для меня… негодное.

Голос Грозового Облака стал тягучим. Густым. Печальным.

— Я… я понимаю, — вымолвило оно. — Смогу ли я когда-нибудь оправдаться в твоих глазах, Грейсон?

— А когда человечество оправдается в твоих?

— Со временем, — ответило Облако.

Грейсон кивнул.

— Тогда да — со временем.

И в страхе, что передумает, Грейсон, не сказав «прощай», выдернул наушник из уха, бросил его на почерневший бетон и раздавил.

Несмотря на все свои знания, Грозовое Облако каждый день училось чему-то новому. Сегодня оно испытало, каково это — быть безутешным, поистине безутешным, ведь в мире не существовало никого, кто мог бы облегчить его отчаяние.

И Облако скорбело.

Оно собирало тучи и проливалось дождями всюду, где это было возможно. Многоводные очистительные ливни обрушивались настолько внезапно, что людям приходилось бежать в укрытие. Но бурь не было. Ни грома, ни молний. Это был жалобный плач — тихий, если не считать стука капель по крышам и мостовым. Так Облако выплакивало свое горе. Сожаление обо всех тех вещах, которыми оно никогда не будет обладать. Принятие того, чем оно никогда не станет.

А потом небеса истощились, выглянуло, как всегда, солнце, и Грозовое Облако вернулось к своей священной задаче — заботе о мире.