Грег Иган - Город Перестановок

— А ты в самом деле очень славный.

Она чмокнула его в щёку, затем скрылась в спальне и заперлась. Томас заснул под старый фильм с Джоном Уэйном. В два часа ночи в дверь постучали две несовершеннолетние девчонки с размазанной тушью на физиономиях, и Анна продала им пластиковый пакетик с белым порошком.

Томас, так и оставшийся на диване, спросил, героин это или кокаин.

— Героин.

— Ты сама пользуешься этой дрянью?

— Нет.

Анна смотрела на Томаса с ласковой иронией, и ей явно не было дела до того, верит ли он ей.

Второй раз он проснулся в половине шестого. Анна ушла. Ребёнок по‑прежнему был в своей кроватке и орал. Томас сменил ему подгузник и накормил (Анна ему показала, где что лежит). Хотел принять душ, но горячей воды не оказалось. Он побрился и ушёл как раз вовремя, чтобы попасть на свою встречу, говоря себе, что Анна скоро вернётся. Всё утро и в обед он чувствовал исходящий от ладоней кисловатый запах младенческой кожи и гадал, не чуют ли его улыбчивые представители строительных компаний.

В отеле он заплатил за ночь, которую там не проводил, поскольку знал, что отец подвергнет все его расходы внимательному изучению. Потом позвонил. Анна была дома, он разбудил её. Кто‑то рядом с ней недовольно закряхтел. Томас ничего не сказал про ребёнка.

В следующий раз он приехал в субботу днём, спешить было некуда. Они встретились в «Альстерпавильоне» и пили кофе, разглядывая клоунов в лодках на озере Альстер, а потом пошли делать покупки на Юнгфернштиг. [8] Юнгфернштиг Улица в центре Гамбурга на южном берегу искусственного озера Альстер. Считается, что эта улица была заасфальтирована первой в Германии (1838 год). Томас платил за одежду, которую выбирала Анна, — подлинное дизайнерское тряпьё в готическом стиле, выглядевшее намного хуже, чем самая дешёвая имитация: похоже, на самом деле она вовсе не хотела одеваться как он. Они переходили под ручку из магазина в магазин, а перед входом в самый дорогой бутик остановились и целовались несколько минут, загородив дорогу пытавшимся просочиться наружу покупателям, после чего вошли и потратили кучу денег.

Потом, в ночном клубе, где пела плохонькая группа, одетая под Битлов и исполнявшая песни из репертуара «Секс пистолз», они встретили Мартина, жилистого высокого молодого блондина, которого Анна представила как своего друга. Мартин был исполнен зловещего панибратского дружелюбия и так старался выглядеть устрашающе, что выглядел почти смешно. Втроём они завалились к Анне на квартиру и сидели на полу, слушая записи. Когда Анна вышла в туалет, Мартин достал нож и сказал Томасу, что намерен его убить. Он был сильно пьян. Томас встал, пнул Мартина в лицо, сломав ему нос, отобрал нож и выволок стонущего противника на лестничную площадку. Там он положил Мартина на бок, чтобы тот не захлебнулся кровью, и запер дверь.

Анна пришла из ванной. Томас сообщил ей, что произошло. Она вышла посмотреть, как там Мартин, и подсунула ему под голову подушку.

Когда Анна раздевала Томаса, он сказал:

— Я как‑то видел по телевизору английского солдата, вернувшегося из Северной Ирландии. Он говорил: «Там был ад, но по крайней мере всё было по‑настоящему. По крайней мере я жил настоящей жизнью», — Томас грустно рассмеялся. — Бедолага всё перепутал. Убивать людей — это настоящее, а обычная жизнь — что‑то вроде сна или иллюзии? Несчастный трёхнутый парень.

Он поискал на Анне следы от иглы, но ни одного не нашёл.

Вернувшись домой, Томас всё время думал об Анне — во франкфуртском офисе, наедине с собой в собственной квартире, за обеденным столом у родителей; воспоминания приходили в виде образов и запахов. Они никогда не отвлекали: Томас мог вести беседу или читать закладную, а Анна проигрывалась у него в голове, как фоновая музыка.

На Пасху отец отозвал его в уголок.

— Ты должен подумать о женитьбе. Для меня это не имеет значения, но даёт социальные преимущества, которые рано или поздно тебе понадобятся. И подумай, как счастлива будет твоя мать.

— Мне двадцать четыре года, — возразил Томас.

— Я обручился, когда мне было двадцать четыре.

— А может, я гей. Или у меня неизлечимая венерическая болезнь.

— Не вижу, чем может помешать и то и другое.

Томас виделся с Анной на каждых вторых выходных. Он покупал ей всё, что она просила. Иногда с ней был ребёнок. Мальчика звали Эрик. Томас как‑то спросил её:

— Кто его мать? Я с ней встречался?

— Это тебе ни к чему, — ответила Анна.

Он иногда беспокоился за неё — опасался, что её арестуют или изобьют наркоманы либо конкуренты, но она, похоже, была способна о себе позаботиться. Томас мог бы нанять частных детективов, чтобы раскрыть все загадки её жизни, и телохранителей, которые приглядывали бы за ней, но знал, что не имеет на это права. Он мог бы купить ей квартиру, обеспечить её инвестициями, но она никогда не просила ни о чём подобном и, как он подозревал, глубоко оскорбилась бы, если бы он предложил это сам. Его подарки были щедры до расточительности, но он знал, что она могла обойтись и без них. Они оба использовали друг друга. Томас твердил себе, что она так же независима, как и он.

Он не сказал бы, что любил её. Когда они расставались, он не испытывал душевной боли — лишь приятное онемение и предвкушение следующей встречи. Он ревновал, но не стремился обладать ею, а она не давала другим своим любовникам путаться под ногами, так что Томасу редко приходилось признаваться себе в их существовании. Мартина он больше не видел.

Анна съездила с ним в Нью‑Йорк. Они заснули посреди представления на Бродвее, посмотрели выступление «Пиксиз» в «Мадд-Клабе» и поднялись по лестнице на крышу здания «Чейз Манхэттен банка».

Томасу исполнилось двадцать пять. Отец повысил его по службе. Мать заметила: «Посмотри‑ка, сколько у тебя седых волос».

Весной Эрик исчез. Анна небрежно объяснила:

— Его мать уехала. Переехала.

Томас огорчился, присутствие мальчишки ему нравилось. Он признался:

— Знаешь, я привык думать, что он, наверное, твой.

Анну это озадачило.

— С чего вдруг? Я же говорила, что нет. Зачем мне врать?

Томас стал плохо засыпать. Он всё время пытался представить будущее. Когда отец умрёт, неужели он по‑прежнему будет раз в две недели ездить в Гамбург к Анне, а она — толкать героин, спать с подонками и наркоманами? От этой мысли его тошнило. Не потому, что он не хотел оставлять всё по‑прежнему, а потому, что знал, что не сможет.

Та июньская суббота приходилась почти как раз на вторую годовщину дня их встречи. Днём они сходили на блошиный рынок, и Томас купил Анне дешёвое украшение. По её словам, «надеть что‑нибудь поприличнее значило бы нарываться на неприятности».