Грег Иган - Город Перестановок

Сам узел, где располагалась центральная библиотека, представлял собой ослепительный многогранник: кластер баз данных, окаймлённый коммуникационными структурами, управляющими потоком информации от пирамид и в пирамиды. Здесь происходили все транзакции между элизианами из разных кланов — от телефонных звонков до рукопожатий, от секса до сложных видов постчеловеческой интимности, разработанных за семь тысяч лет. Карта, однако, этого не показывала: даже при максимальном увеличении и на самой малой скорости несущиеся пакеты данных выглядели как безликие световые точки, а их содержимое оставалось надёжно обезличенным.

Второй по яркости поток данных связывал центральный узел с Городом, изображённым как хрупкий лабиринт алгоритмов, цепляющийся к одной из граней шести общественных пирамид. Непосредственно гранича с окрашенным в полуночно-синий цвет «Автоверсумом», Город выглядел как освещённый неоновыми огнями парк развлечений на краю огромной пустыни, у конца сияющего шоссе. Мария приблизила картину и посмотрела, как из информационного узла поступают пакеты данных, содержащие саму карту.

Не было смысла пункт за пунктом устанавливать соответствие между этой схемой и Городом, каким его воспринимали органы чувств. Толпы поддельных пешеходов, размазанные по всему зримому городу, здесь можно было обнаружить в виде компактной сборки крошечных перемигивающихся блоков пастельных тонов с названиями, обозначающими стайное поведение и разнообразные тропизмы. Местонахождение и прочие атрибуты отдельных индивидуумов кодировались структурами данных, слишком мелкими, чтобы рассмотреть их без изрядного увеличения. Собственная квартира Марии была столь же микроскопической, однако составляющие её компоненты были далеко разбросаны друг от друга, так как оптика поверхностей, динамика воздуха, тепловое излучение и текстура ковров располагались в совершенно разных местах.

Мария могла рассмотреть собственное тело в виде такой же диаграммы функциональных модулей, но решила, что это подождёт. Достаточно и по одной вивисекции за раз.

Она принялась исследовать информационные ресурсы Элизиума — сети данных, обозначавшие себя как таковые, и дважды в день покидала квартиру, чтобы в одиночестве погулять по Городу, знакомясь с двумя пространствами, аналогичными тем, которые знала в прошлом.

Она изучала библиотеки с некоторым разбором — листая Гомера и Джойса, глядя на работы Рембрандта, Пикассо и Мура, проигрывая отрывки из произведений Шопена и Листа, просматривая отдельные сцены из Бергмана и Бунюэля. Взвешивала весомость среза человеческой цивилизации, прихваченного с собой элизианами.

Срез показался лёгким. «Дублинцы» выглядели теперь столь же фантастическими, как «Илиада». «Герника» никогда не происходила, а если и случилась на самом деле, точка зрения элизиан находилась за пределами возможностей любого художника. «Седьмая печать» была сумасшедшей и бессмысленной сказкой. Только и оставалось, что «Скромное обаяние буржуазии».

Как‑то изменить себя было слишком трудным решением, поэтому, сохраняя верность человеческой физиологии, она ела, навещала туалет и спала. Наколдовать пищу можно было тысячью способами, начиная с изысканных блюд из баз данных, в буквальном смысле появляющихся из экрана терминала, до экономящей время возможности простым нажатием кнопки получить сытость и приятное послевкусие. Однако старые ритуалы требовали воспроизведения, и она выходила, покупала сырые продукты у продавцов-марионеток в ароматных магазинах деликатесов и готовила; часто плохо, странным образом уставая от созерцания несовершенной химии, словно сама подсознательно проводила сложную симуляцию.

Три ночи ей снилось, что она вернулась в реальный мир и ведёт там ничем не примечательные разговоры с родителями, школьными друзьями, собратьями по увлечению «Автоверсумом», бывшими любовниками. Независимо от событий и места действия, воздух казался заряженным, светясь от осознания собственной подлинности. Она просыпалась от этих снов, изувеченная утратой, отчаянно цепляясь за ускользающую надёжность, уверовав — на пять-десять секунд, — что Дарэм накачал её наркотиками, загипнотизировал, промыл ей мозги, заставив уверовать в Элизиум, и каждый раз, как ей кажется, что она «засыпает» здесь, в действительности лишь просыпается в земной жизни, которую никогда не покидала.

Затем туман, заволакивающий мозг, рассеивался, и она понимала, что всё это неправда.

В первый раз ей приснился Город. Она шла по Пятнадцатой авеню, и вдруг марионетки начали умолять её обращаться с ними так, словно они полностью разумны. «Мы проходим тест Тьюринга, разве не так? Неужели чужак в толпе — недочеловек только потому, что тебе не видна его внутренняя жизнь?» Они дёргали её за одежду, как попрошайки. Мария велела им не глупить. Она сказала: «Как вы можете жаловаться? Вы что, не понимаете? Мы отменили несправедливость». Человек в элегантном чёрном костюме бросил на неё резкий взгляд и пробормотал: «Зато вы всегда сохраните бедность». Но он ошибался.

И ещё ей приснился весь Элизиум. Она пробиралась сквозь ТНЦ‑решётку в промежутках между процессорами, трансформировавшись в простейшую самоподдерживающуюся систему клеток, напоминающую самые старые и примитивные формы искусственной жизни, ничего не касаясь и всё примечая в шести измерениях, ни больше ни меньше. Только проснувшись, она поняла, насколько это нелепо: ТНЦ‑вселенную не заливал аналог света, распространяя вдаль и вширь информацию о каждой клетке. Быть погружённым в решётку означало оставаться почти слепым ко всему её содержимому, и единственный способ что‑то обнаружить — тянуться и мучительно нащупывать, что впереди, иногда это самое, лежащее впереди, разрушая.

В конце дня, когда золотой свет струился из окон спальни после тысячи случайных, но хорошо рассчитанных отражений от башни к башне, Мария обычно плакала. Это казалось ей самой неадекватным, бессмысленным, жалким и аморальным. Она не хотела «скорбеть» о человеческой расе, но не знала, как осмыслить её отсутствие. Представлять себе тот мир давно сгинувшим, словно тысячелетия элизианского сна зашвырнули её в далёкое неопределённое будущее Земли, она не желала и пыталась привязать себя к тому времени, которое помнила, мысленно отслеживая жизнь своего двойника. Она представляла себе примирение с Аденом — это было вполне возможно. Представляла его себе полным жизни, таким же нежным, эгоистичным и упрямым, как обычно. Представляла самые обыденные, лишённые необычного моменты их отношений, безжалостно выпалывая всё, что казалось слишком оптимистичным и подогнанным под желания. Она не собиралась придумывать для другой Марии идеальную жизнь — лишь пыталась отгадать недоступную правду.