Нил Шустерман - Жажда [litres]

Келтон просыпается и мгновенно вскакивает на ноги.

– Что такое? Что случилось? Все в порядке? Я что, заснул?

– Все нормально, – говорю я. – И ты действительно заснул. А теперь ты вынешь патроны из этой чертовой штуки.

Келтон смотрит на меня, потом отворачивается.

– Там нет патронов, – говорит он. – Магазин у меня в кармане – я не идиот.

– Присяжные все еще в сомнениях, – качаю я головой и протягиваю руку:

– Дай-ка мне.

Нехотя Келтон отправляет руку в карман и отдает мне магазин с патронами. И хотя мне страшно не хочется этого делать, я кладу их в карман. Пусть уж лучше лежат у меня, чем у него. Снова смотрю на пистолет, и ярость переполняет меня.

– Я участвовала в демонстрациях против оружия, – говорю я. – Как ты мог принести это в мой дом?

– Это были демонстрации против наступательного оружия, – говорит Келтон, и голос его звучит более спокойно, чем мой. – И я с уважением отношусь к твоим убеждениям. Но это – оружие оборонительное. Не исключено, что нам придется защищать себя.

Келтон не торопится забирать у меня пистолет. Напротив, он ждет, думая, что его аргументы заставят меня смириться с тем, что он делает. И я успокаиваюсь. Но только немного. Наконец я протягиваю руку и двигаю лежащий на столе пистолет по направлению к Келтону.

– Ладно. Пусть это будет психологическое оружие. Но стрелять ты не будешь.

– Я тебя понял. Только знай: пистолет – вещь бесполезная, если ты не готов его использовать.

Наверняка это ему вбил в голову его отец.

Я смотрю в окно. Улица пуста. Но это естественно – еще нет и шести. Кто там может быть в этот час? Я думаю только о родителях, прокручивая в голове самые ужасные сценарии. Конечно, все это вряд ли случится или случилось, но кто меня в этом убедит до конца? Я снова пытаюсь звонить. Телефон матери переправляет меня на голосовое сообщение. У отца телефон дает несколько гудков – значит, работает.

Келтон ненадолго отправляется домой и возвращается с заплаткой для велосипедной шины. Теперь мы можем ехать втроем. Келтон одет так, словно собирается на утиную охоту – защитного цвета костюм с множеством карманов, моток веревки. У меня нет ни желания, ни сил посмеяться над ним, и я решаю, что все, что он делает, не лишено смысла. Нам ведь может понадобиться веревка, а также то, что он спрятал в свои карманы. Хочешь не хочешь, но Келтон нужен нам с Гарреттом; к тому же, если вести речь о воде, то он единственный, кто понимает, сколько нам ее потребуется на наше путешествие, а ведь это путь неблизкий – до Лагуна-Бич и обратно.

Еще ночью я собрала рюкзак. Вяленая говядина, остатки нашей воды, кухонный нож, хотя я и уверена, что у Келтона среди его снаряжения есть кое-что и пострашнее. Я его ни о чем не спрашиваю. В конце концов, я и сама могу защитить себя, и мне совсем необязательно полагаться на Келтона, на какую-нибудь там «крав-мага», которой он наверняка владеет. Какие там еще боевые искусства сейчас в ходу? Глажу Кингстона и наливаю ему воды. Ему вряд ли хватит, но это все, чем я могу с ним поделиться. Перед тем как выйти из дома, щелкаю выключателем – вдруг дали свет? Бесполезно. И волшебной палочки у меня нет. Как и у моих соседей. Лучше об этом не думать.

Наши велосипеды в полном порядке, и мы выводим их наружу. Вручную опускаем дверь гаража и выезжаем на улицу. Я оглядываю соседние дома. Мне почему-то думалось, что я увижу руины, но выглядят они как обычно. Должно быть, руины у нас внутри, а не снаружи. Как радиация.

Мы поворачиваем на проезжую часть, оставляя за спиной восходящее солнце.

– Здесь есть дорога, которая ведет вдоль Алисо и Крик-Каньона прямиком до побережья, – говорю я. – Хотя я никогда не доезжала до конца и не знаю, насколько она гладкая.

– Не самая хорошая мысль, – говорит Келтон, качая головой. – Это дикая местность, и там мы будем в одиночестве. Отличная мишень для тех, кто захочет напасть на нас и отнять воду.

Я хочу сказать, что у него паранойя, но в глубине души понимаю, что он прав, и это меня раздражает.

– Чем ближе мы будем держаться к цивилизации, тем более цивилизованными будут люди, – продолжает он. – По крайней мере, какое-то время.

Когда мы выезжаем из нашего квартала и поворачиваем на велосипедную дорожку, ведущую вдоль главной улицы района, я поворачиваюсь к Гарретту:

– Как ты?

– Гораздо лучше, чем ты, – хвастается он. – Я каждый день катаюсь, а ты нет. Поэтому не отставай.

Вот и ответ на мой вопрос: Гарретт грубит, значит – в порядке.

Наконец мы добираемся до шоссе. На нем, как и обычно, масса машин, но на этот раз все здесь по-другому. Такого я раньше не видела. Обычно утром шоссе, ведущее в Лос-Анджелес, перегружено, но не так. Теперь же в обоих направлениях – пробка; стоящие бампер к бамперу машины, не переставая, сигналят, и их бесконечная череда скрывается в малиновой дымке, которую медленно пожирает солнце, встающее над двойной горой Сэдлбэк.

Не наша беда , говорю я себе, хотя и не очень верю в это. Пытаюсь сосредоточиться на дорожке, по которой мы крутим педали, но не могу отвлечься от происходящего.

– Куда это все едут? – спрашивает Гарретт.

– Куда угодно, но только не сюда, – отзывается Келтон.

– Понятно, – говорит Гарретт. – Хотя, похоже, им туда не добраться.

Не думаю, что мой брат понимает, насколько он прав. Но Келтон понимает.

– Когда все катится под откос, – говорит он, – лучше принимать нестандартные решения, искать обходные пути. Обычно люди этого не делают. Поэтому и стоят в пробках.

То, что Келтон говорит «когда», а не «если», заставляет меня задуматься – глубже, чем мне бы хотелось.

Через пять минут Гарретт совершает свой любимый и одновременно самый ужасный для тех, кому выпало несчастье с ним путешествовать, маневр.

– Мне нужно в туалет, – говорит он.

Я предлагаю ему отойти в кусты, но, конечно, это не тот туалет, что ему нужен. Все гораздо серьезнее. Я вспоминаю, в каком ужасном состоянии находится наш туалет дома – даже притом, что мы используем принесенную Келтоном запорную жидкость, – и понимаю, что Гарретт, вероятно, все это время терпел. Но вот пришел момент, когда он уже не в силах противиться зову природы. И, как всегда, в самое неподходящее время.

Неподалеку – знакомая заправка с магазинчиком, торгующим всевозможной мелочью. Хотя наверняка туалет там еще хуже, чем у нас дома, Гарретту я об этом не говорю. Мы едем к заправке.

Спешиваемся и заходим внутрь, оглядываясь. Как и все в этом мире, магазинчик представляет собой легкое отклонение от нормы. Пыльный воздух настолько плотен, что застревает в горле. Кондиционеры отключены, что вполне понятно – на всем пути сюда мы не встретили ни одного горящего уличного фонаря. Холодильники, в которых обычно стоит содовая, энергетики и простая вода, пусты, чего и следовало ожидать. Но чего я не ожидала, так это ощущения полной заброшенности, которое производит этот магазинчик. Здесь не только нет продуктов – нет и надежды на то, что эти продукты когда-нибудь появятся вновь. Из десятка видов каждого товара на полках остался лишь один – один сорт чипсов, один – жевательной резинки. Магазинчик напоминает мне виденные в школьном учебнике изображения рынка в стране, раздираемой войной: единственные продукты там – это консервированные бобы да хлеб; да и то – пощелкаешь клювом, не получишь ни того, ни другого. И, словно издеваясь над мрачным убожеством магазинчика, откуда-то из его недр, из радио, работающего на батарейках, доносится разухабистая, в стиле «ду-уоп», музыка родом из пятидесятых.