Елена Ершова - Град огненный [СИ]

— Я… сожалею. Вычтешь из моего жалованья.

И поворачиваюсь спиной.

Тьма густеет, волной перекатывает через подоконник. Течет по пятам, как разлитые чернила. Я иду быстро, не сбавляя шага. Попадающиеся на пути люди смотрят с удивлением, но не говорят ничего. А я не различаю ни лиц, ни фигур — только бумажные силуэты. Их, словно пожухлую листву, подхватывает буря и кидает в свою ненасытную глотку. У нее тоже есть только один инстинкт — разрушать. И буря воет от тоски и злобы. Может, она зовет меня.

И становится страшно, потому что моя внутренняя пустота откликается на зов.

Торий догоняет меня в коридоре. Разворачивает за плечо. Держит цепко, словно боится чего-то.

Говорю ему:

— Я в порядке.

Но буря еще продолжает выть в моей голове, и захват не ослабевает. Торий усмехается болезненно, спрашивает:

— Настолько в порядке, что пропало желание швыряться стульями?

Пожимаю плечами, но не пытаюсь вырваться. Взгляда не отвожу тоже. Я чувствую, что Торий нервничает — но на этот раз он боится не меня. Мне кажется — и я понимаю, насколько глупо это звучит, — он боится за меня.

— Морташ — глава Си-Вай, — говорит Торий. — Он спит и видит, как упечь васпов в лаборатории. Чего еще ждать от него?

Он прав. Я знаю это также хорошо, как все шрамы на своем теле. Но знаю и то, что у Морташа со мной старые счеты.

— Никто из моих коллег и моих друзей не разделяет его взгляды, — продолжает Торий. — Не бери близко к сердцу. Думаю, его подстегнула новая попытка Хлои продвинуть законопроект.

— Вот что случается, когда женщина занимается неженским делом, — бормочу я.

Торий смеется.

— Брось! Не будь таким предвзятым. Лучше бы спрятал свою гордость подальше и начал сотрудничать с фондом. Это ведь нужно в первую очередь тебе, разве нет? А если сидеть в своей раковине — Си-Вай обнаглеет вконец. Сам видишь — уже на телевиденье просочились.

— А что я могу сделать? — огрызаюсь.

И про себя добавляю: если я не убил Морташа в свое время, что могу сделать теперь?

Торий, наконец, отпускает меня.

— Например, мы можем позвонить руководству канала и дать опровержение, — предлагает он. — Я свяжусь с Хлоей. Думаю, она будет только рада озвучить свои планы на широкую аудиторию.

Пожимаю плечами снова. В ушах шумит, сердце колотится, как бешеное. И только теперь я понимаю весь ужас своего состояния: я сорвался. Я потерял контроль. Я мог убить.

Накатывает дурнота. Возможно, Морташ прав. Возможно, я действительно только механизм для разрушения. И мое место в клетке, а не в человеческом обществе.

Но я отгоняю эти мысли. Не теперь. Когда впереди маячит цель — все мешающее должно быть отсечено. И я беру себя в руки, и, игнорируя раздирающую меня бурю, говорю как можно более спокойно и взвешено:

— Хорошо. Пусть так. Но сначала мне надо попасть в квартиру Пола. Ты все еще со мной?

И пытливо смотрю на Тория. Когда-то я точно также просил его о помощи. А он отказал мне. Тогда я сломал ему ребра. Это не то, что можно легко забыть и простить. Но воспоминания о прошлом не беспокоят его. По крайней мере, не так сильно, как меня. Поэтому он улыбается добродушно и отвечает:

— Конечно. Если за тобой не присматривать — не напасешься ни спирта, ни стульев, ни телевизоров.

Буря продолжается всю ночь.

Но почему-то я чувствую себя спокойно.

Когда за окном непогода — желающих шпионить за твоим домом нет.

8 апреля, вторник

Пять утра.

Просыпаюсь от страшного треска за окном. Встаю, чтобы посмотреть: оказывается, бурей сорвало верхушку старого тополя. Ветки чудом не задели провода и теперь лежат поперек двора, стиснутого кирпичными коробками домов. Костью белеет обломанный ствол.

Столько зим пережил он, столько бурь прошло мимо, но не сломило его. Почему же теперь? Может, потому, что окрепнув и возмужав, он потерял кое-что еще — качество, что присуще лишь молодым? Потерял гибкость?

Буря, разразившаяся над Ульями, сломала самых стойких и смелых. Жить как прежде больше не представлялось возможным. Но мы слишком закоснели в своих привычках, и не желали в этом признаться.

Не желал и я.

Сейчас я наблюдаю, как ручейки сбегают по карнизам. Оконное стекло идет рябью, мир плывет перед глазами, и вместо знакомого двора я вижу сырые стены каземата, а в шум ливня вплетается больной шепот:

— Это невозможно… пойми, невозможно сделать то, что ты требуешь! Я не повторю прошлых ошибок… ни я, ни кто-то другой не станет создавать для тебя армию монстров. Даже если ты найдешь того, кто сломается… кто струсит… даже тогда люди перебьют вас раньше…

Я наношу жесткий удар по почкам. Торий дергается, захлебывается слюной. От него пахнет болезнью и потом. Лицо — сплошная гематома, два ребра сломаны, руки кровоточат после пытки иглами. Но он все равно не ломается. Не ломается, этот жалкий книжный червь, которого я так ненавижу и который имел глупость сунуться в сердце Дара — для чего на этот раз?

— Мы оба платим за свои ошибки, — продолжает говорить он в бреду, и я чувствую жар, исходящий от его тела — Торий попал в мои руки уже изможденный, уже заболевший. Пришел один и без оружия — через тайгу и болота. Прямо в логово хищника. Такой глупый и нелогичный, такой человеческий поступок.

— Подумай, — хрипит он. — Сколькими васпами ты готов пожертвовать во имя своей мести? Сотней? Тысячей?.. Несколькими тысячами? — он сплевывает кровавую слюну, смотрит на меня через щелки заплывших век. — Так сколько?

— Неважно, — равнодушно отзываюсь я. — Мертвым ничего не важно.

Мой голос безжизнен и глух. Мое сердце бьется ровно, будто оно механическое. Я и есть — механизм. Мертвец, продолжающий жить вопреки всем биологическим законам. Отравив меня ядом, Королева не просто перекроила мою сущность. Она вложила в меня «код смерти».

— Это… можно изменить, — шепчет Торий. — Однажды вас обрекли на смерть… теперь я предлагаю жизнь.

Его слова шурупами ввинчиваются в виски. Я морщусь. Бью снова. В селезенку. В почки. В лицо. Под ребра. Но не чувствую ничего. Ни опьянения, ни радости — лишь пронизывающий холод, лишь пустоту и тоску под сердцем, которое все также ровно отсчитывает секунды моего бытия.

Я — мертв. И, возможно, Торий умрет тоже. Он мог бы дать мне армию послушных солдат — но предпочитает бормотать свою идеалистическую чушь, чем крайне раздражает меня. И я оставляю его в покое — истерзанного, истощенного и больного. Ближе к вечеру ему дадут горячий отвар — так он продержится еще одну ночь, а завтра я пущу в ход костедробилку. Возможно, тогда он будет посговорчивее.

Я знаю, зачем Торий вернулся в Дар. Здесь, на границе, люди развернули базу. Отсюда они ведут зачистку территории, выдавливают нас с этих земель, как паразитов. Сюда свозят пленных, чтобы возобновить опыты.