Елена Ершова - Град огненный [СИ]

Из кабины грузовика сразу выпрыгивает широкоплечий лесоруб — он вдвое массивнее меня и выше на полторы головы. Он сжимает кулаки и вальяжной походкой идет навстречу вездеходу.

— Эй, приятель! — окликает он вполне добродушно, но в голосе уже начинают проскакивать угрожающие нотки. — Какие-то проблемы?

Я тяжело выбираюсь из вездехода. Земля под ногами проминается, идет трещинами — это распространяется аура сокрушительной силы и смерти.

— Проблемы… у тебя, — говорю я и выхватываю из кобуры маузер.

Мужчина останавливается в нерешительности. На его лице, заросшем рыжеватой бородой, нет страха. Глаза — голубые и чистые, как у ребенка — вопросительно распахиваются. Потом я стреляю.

— Пер! — приглушенно кричат из кабины.

Мужчина дергается и с изумлением наблюдает, как его левое плечо начинает набухать липкой тьмой.

— Следующий выстрел… в сердце, — чеканю я. — Верни ее!

Он молчит, только дышит хрипло. А я слышу, как из кабины доносится знакомый и взволнованный голос:

— Пер, что случилось? Кто стреляет, Пер? Это…

Она замолкает, и я вижу искаженное стеклом белое-белое лицо Нанны. Ее ладони шарят по кабине — наверное, нащупывают ручку. Раздается щелчок и дверь распахивается. Ветер взметает льняные волосы, доносит до меня запах молока и трав.

— Это… он? — спрашивает Нанна и застывает, вцепившись пальцами в кресло.

А у меня соскальзывает с крючка палец, потому что мужчину она называет «Пер», а меня — всего лишь «он».

— Нанна, не выходи! — наконец кричит ей мужчина. — Сиди там, слышишь? Тут какой-то псих с пистолетом! — и обращается ко мне: — Что тебе надо? Что ты за черт такой?

— Угадал, — я растягиваю в улыбке сухие губы. — Я черт.

— Ян… — тихо произносит она.

И голос срывается, а мое имя камнем падает в разбитую колею. И маузер становится почему-то страшно тяжелым, словно и он — камень. И сердце мое тоже каменеет. А Нанна начинает выбираться из кабины, но поскальзывается на влажной ступеньке. Тогда Пер срывается с места и подхватывает ее здоровой рукой: она падает на его плечо, легкая, как лебединое перо.

— Верни ее! — повторяю упрямо.

Он аккуратно ставит ее на землю. Касается пальцами волос. А я стискиваю зубы, чтобы прямо сейчас не прострелить его череп насквозь. И я бы сделал это. И я хочу сделать это. Но почему-то медлю.

— Разве она вещь? — спрашивает Пер и глядит на меня спокойными голубыми глазами. — Разве я украл ее, чтобы теперь возвращать? Она пошла со мной сама. Добровольно.

— Твой выбор, — холодно говорю я и целюсь снова.

Тогда Нанна бросается наперерез.

— Остановись! — выдыхает она. — Оска, остановись…

Я втягиваю воздух сквозь зубы, захлебываюсь им, но не стреляю. Жду. Она идет ко мне осторожно и неуклюже, как ходят слепые, выставив вперед ладонь. Другой поддерживает округлый живот. Ее кухлянка топорщится, натягивается, как на кожаном мяче. И я понимаю, что видел такое и раньше. Слова крутятся на языке, но никак не находят выхода. Зато вижу, как следом за Нанной бросается Пер, и я рефлекторно нажимаю на спуск. Но дуло дергается. И пуля проносится мимо. Силуэт мужчины расплывается. Все вокруг расплывается. Я только чувствую, как ее ладони гладят меня по плечам, по груди, по щекам. Незрячие глаза всплывают прямо перед моим лицом, и я слышу не ушами, но всей кожей, как колотится ее сердце. Не одно сердце — два.

— Ты… носишь потомство, — через силу произношу я.

— Да, — отвечает она. — Я жду ребенка. Убьешь Пера — убьешь его отца, — не оборачиваясь, она говорит мужчине устало и строго: — Иди в машину, Пер. Иди. Нам нужно поговорить.

— Я не могу оставить тебя с… этим.

— Иди, — повторяет Нанна, и в ее голосе появляются властные нотки. — Все будет хорошо. Я знаю, как разговаривать с навью. Не волнуйся за меня, любимый.

Он медлит и не уходит. Стоит, сжимая кулаки. И парка наливается кровью, и ему нехорошо, но он не кричит. И это взывает у меня что-то сродни уважению. Он до последнего готов сражаться за нее. И слушается ее, как маленький мальчик.

Ведьма знает, как держать в узде мужчин.

— Почему… сбежала? — спрашиваю я и перехватываю ее запястье. Я могу сжать его так сильно, что кость треснет и раскрошится. И Нанна это знает. И Нанне, наверное, больно. Но она отвечает настолько спокойно, насколько это вообще возможно:

— Я не сбежала, Ян. Пер позвал меня замуж. И я пошла за него. Он мой любимый мужчина и отец моего ребенка.

Я стискиваю зубы так, что на скулах ходят желваки.

— Ты должна вернуться. Или я убью его. И тебя.

Нанна не боится. Ее лицо спокойно и серьезно. Ее рука подрагивает в моей, но она не делает попытки освободиться.

— Что ж, — тихо говорит она. — Ты действительно можешь это сделать. Ты можешь угрожать. Можешь убить Пера. И меня. И ребенка… — она молчит, словно задумавшись, потом добавляет: — А можешь спасти.

Я вздрагиваю, и хватка ослабевает. Тогда она перехватывает мою ладонь и кладет ее на свой живот. Это почему-то пугает меня. Но Нанна не дает мне отстраниться.

— Ты чувствуешь? — спрашивает она и заглядывает мне в лицо молочным взглядом.

Мои пальцы дрожат. Биение второго сердца становится явственнее. Я ощущаю, как новая жизнь растет внутри Нанны — пока еще такая хрупкая, такая уязвимая.

— Я ожила, Ян, — продолжает она, и голос становится певучим. — Я долгое время была с тобой, во тьме. Я ходила по краю смерти и видела ее в тебе, и чувствовала ее гнилостный запах. Но теперь я познала тайну жизни. Как брошенное в чернозем зерно, я напиталась влагой и пустила росток. И ты, все еще пребывающий во тьме… и ты, все еще ступающий по краю смерти и несущий смерть… ты тоже можешь ожить, — она гладит меня по руке, подносит ее к губам, целует тыльную сторону ладони, — здесь текла кровь, — переворачивает и целует саму ладонь: — а здесь родится жизнь. Так прорасти и ты!

Я стою, как вросший в землю гнилой дуб. Наверное, если Пер достанет сейчас топор, я и тогда не пошевелюсь. И я умру быстро и бесславно, а моя голова покатится по колее, как прогнившая тыква. Но это сейчас не важно. Важна только она — только моя Нанна. Моя ли? Она легка и бела, как перо. И ветер относит ее дальше, все дальше от меня. А я не могу ее удержать.

— Это… мальчик? — слова даются с трудом. В горле першит, и сердце начинает ныть, как тогда, во время гибели Королевы.

— Девочка, — улыбается Нанна. — У нее будут голубые глаза, как у отца. И светлые волосы, как у матери. Я назову ее Анной. И расскажу о том, кто сохранил ей жизнь. О тебе.

Она кладет ладонь на мою грудь, и легкие опаляет пламенем. Говорю ей:

— Вернись. Я буду… заботиться о тебе… и твоем потомстве… если смог Бун… смогу и я.

Но Нанна качает головой.

— Нет, — говорит она твердо. — Это невозможно. Я слишком долго тебя ждала. Я была, как кувшин с пробитым дном. И текло время, и вода утекала по капле. И я опустела рядом с тобой. Но Пер наполнил меня снова. Ты понимаешь?