Рори Пауэр - Дикие

– Комбинацию устанавливал папа, – поясняет она. – Я так и думала, что Уэлч не станет ее менять. – Риз откидывает крышку, берет дробовик, лежащий на груде старой амуниции, и роется в сундуке в поисках патронов. – Что теперь?

– Нужно где-то его спрятать, – говорю я, все еще не веря нашей удаче, когда она прячет в карман пару завалявшихся патронов, которые из-за мороза липнут к коже. – Где-нибудь у забора, чтобы проще было захватить его по пути наружу.

Слева от ворот есть небольшая еловая рощица, куда некоторые из старшеклассниц в дни посещений раньше водили парней с материка. От мысли пойти туда с Риз я заливаюсь краской, но там и впрямь можно без опаски спрятать дробовик.

– Хорошо, – говорит Риз и протягивает мне оружие. Я неуверенно принимаю его, и она, развернувшись, сбрасывает с себя куртку. На ее месте я бы уже тряслась от холода, а у нее появляется всего несколько мурашек на руках. – Сунь его за ремень, и я пронесу его на спине.

Это должно сработать, но я не могу сдержать нервного смешка. Она оглядывается на меня через плечо.

– Что? У тебя есть идея получше?

Может, дело в ее готовности помочь мне – рискнуть жизнью ради Байетт, потому что я ее об этом попросила, – а может, в контуре ее подбородка и манящем сиянии волос, но она сделала мне подарок, и я хочу дать ей что-то взамен.

– Слушай, – говорю я. – Хочешь поучиться стрелять?

Я жду, что она огрызнется, но она с настороженной вежливостью говорит:

– Я умею стрелять.

– Я имею в виду, с другой руки. – Наступает пауза, и на ее лице появляется что-то вроде сомнения, но все-таки не отказ, так что я пробую снова: – Я стреляю с правой. Я могла бы тебя научить.

– Ладно, – говорит она. Она нервничает, но настроена решительно. Как и я.

Я возвращаю ей дробовик, веду ее в начало конюшни и указываю на присыпанный опилками пятачок земли. Риз занимает место, набрасывает на плечи куртку, а я встаю рядом с ней.

– Покажи мне, как ты обычно стоишь.

Она мигом ощетинивается. Неделю назад я бы сказала: это потому, что она ненавидит, когда ей указывают, что делать. Так и есть, но еще мне кажется, что она ненавидит проявлять перед кем-то слабость.

– Просто покажи, – мягко повторяю я.

Она неохотно упирает приклад в левое плечо и берется за стол правой рукой. Она пытается положить серебряный коготь на спусковой крючок, но ее пальцы слишком тонкие и не могут его ухватить.

– Видишь?

– Вижу, но это ничего. Теперь встань по-другому: выстави левую ногу вперед и разверни бедра.

Нас учат стрелять из позиции, в которой свободное плечо развернуто к цели, а плечо под прикладом отведено к спине. Уэлч называет ее угловой стойкой. Она говорит, это для того, чтобы попасть в цель с первого выстрела на случай, если нам перестанут присылать патроны и придется экономить.

Риз выставляет ногу, перебрасывает дробовик на правое плечо, придерживая ствол серебряной рукой, и подносит другую руку к спусковой скобе. Плечи она держит правильно, но по тому, как ровно расположены бедра, видно, что ей мой вариант не по душе.

– Придется сделать, как я говорю. Ну же, давай.

– Я так цели не вижу.

Я смеюсь.

– Если уж я вижу с одним глазом, то ты и подавно сможешь.

Она возится с дробовиком, пристраивая его поудобнее, но в такой позиции у нее ничего не выйдет. Я встаю у нее за спиной и подношу руку к ее бедру.

– Можно?

Она поворачивает голову, обнажая нежную кожу на шее, и у меня перехватывает дыхание. Секунду назад ничего не было, мы с ней просто были вдвоем так же, как бывали вдвоем сотню раз. Но это другое. Байетт нет, и между нами никого.

– Да, – говорит она тихо. – Можно.

Я кладу одну руку ей на бедро, а другую – на талию. Через куртку я ощущаю ее тепло, живое тело совсем рядом, и если бы не чувствовала этого, то не поверила бы, но она дрожит. Риз, суровая, сдержанная, стальная Риз трясется от моего прикосновения.

– Вот так, – говорю я, разворачивая ее параллельно себе. Ее тело изучает форму моего, и я тяжело сглатываю. – Нет, плечи не уводи.

Она снова поднимает дробовик, и мы вместе укладываем его как надо; я продолжаю удерживать ее бедра в правильном положении, наклонив к ней голову. Когда она закрывает один глаз, чтобы прицелиться, я смотрю на ее темные ресницы.

– Молодец, – говорю я нетвердо. – Идеально.

Мы стоим неподвижно – ее тело повторяет контуры моего, – и она расслабляется. Совсем чуть-чуть, постепенно, но теперь я грудью ощущаю ее горячую спину. Мое сердце колотится как одержимое, пульс стучит в висках. Я никогда еще не была к ней так близко, никогда не видела шрам на крыле ее носа и участок кожи, где волосы заведены за ухо. Это место выглядит таким мягким, тоненьким, как бумага, и я, сама того не сознавая, протягиваю руку и касаюсь подушечкой пальца венки, которая проступает на коже едва заметной голубой нитью.

Она резко поворачивает голову. Я отдергиваю руку. Открыв рот, я чувствую, как во мне нарастает паника. Не могу поверить, что все испортила. Слишком осмелела, подошла слишком близко, когда мы только начали узнавать, как нам стать друзьями.

– Извини, – бормочу я. Я готова на все, лишь бы вернуться на безопасную почву. – Зря я это сделала.

Она молча смотрит на меня, и я чувствую ее частое и прерывистое дыхание. Изо рта у нее вырываются облачка пара, серебряная рука с дробовиком висит плетью.

– Что это было? – наконец спрашивает она.

Три года я прожила с этим чувством, не зная его имени. Но сейчас Риз стоит передо мной с сияющими волосами и пылающим сердцем, и я понимаю, что знала это имя прошлой ночью, в нашей комнате, когда смотрела в темноте на ее прекрасное и странное лицо. Я знала его в день нашего знакомства, когда она взглянула на меня так, словно не понимала, что я такое. Это имя было со мной все три года.

– Ничего, – твердо говорю я. Ничего, совершенно ничего. Я еще могу закрыть эту дверь. У меня большой опыт. – Не бери в голову.

– Нет, Гетти, тебе придется объяснить. – Она кладет дробовик на импровизированный стол, не сводя с меня глаз. – Придется, потому что я, кажется, схожу с ума.

– О чем ты? – Я надеюсь, что мой голос звучит достаточно беззаботно. Я это умею – умею притворяться, умею вывернуться из любой ситуации.

Но ее не так просто провести.

– О том, что ты ведешь себя по-другому, – говорит она, и я могу поклясться, что она покраснела, но она упрямо сжимает челюсть в так хорошо знакомой мне отчаянной решимости. – О том, что ты смотришь на меня так, словно наконец-то обратила внимание на мое существование.

Словно я наконец-то… Боже, да ведь она ничего не поняла. Он и правда не понимает.

– Это не…

– Так вот, – продолжает она, не обращая внимания на мой лепет, – я хочу, чтобы ты объяснила мне, что это было. – Шаг вперед, и холодное сияние ее косы касается моей кожи. – Я хочу знать, правильно ли я понимаю происходящее.