Рори Пауэр - Дикие

– И последнее, пока я не забыла. А потом я тебя оставлю, и ты сможешь поспать.

Она берет мою руку, сжимает мне пальцы в кулак и наклоняет кисть так, чтобы я чувствовала каркас кровати. На нем круглая выпуклая кнопка.

– Это кнопка вызова. На случай, если боль станет слишком сильной или тебе что-то понадобится. Чувствуешь ее?

Я киваю. Она смотрит на меня, а потом выпрямляется. Выжидает еще пару секунд.

– Ты помнишь, как меня зовут?

Я разжимаю губы.

– Паретта.

Я хотела сказать это вслух, сказать хоть что-нибудь, снова услышать свой голос. Я не думала, что будет настолько больно. От одного слова не бывает настолько больно. Но мне больно – так, будто кто-то пытается вытащить мне позвоночник через горло.

– Что ж, – говорит Паретта. Она слегка задыхается, как после бега. – Больше мы этого делать не будем.

Я выныриваю из небытия. Я лежу на спине, а мир вокруг движется, пока четыре человека в защитных костюмах закатывают мою кровать в темную комнату. Я проверяю ремни на запястьях, но руки зафиксированы прочно, и нейлон натирает кожу.

– Доброе утро, – говорит мне один из них. С трудом, но я узнаю ее – узнаю по глазам и вьющимся русым волосам, собранным в хвост. Паретта.

Высокие потолки и ни одного окна. Это операционная – с привкусом какой-то импровизации. Стол в центре помещения застелен бумагой и залит холодным жестким светом. Мою кровать-каталку устанавливают рядом, начинают отстегивать ремни. Я могла бы сопротивляться, но дверь, через которую мы вошли, уже заперта, и, по правде сказать, я не понимаю, чего ради мне, собственно, это делать.

Не успеваю я насладиться свободой, как меня крепко берут за руки и за ноги и переносят с каталки на стол, а потом мне вытягивают руки и снова застегивают ремни. Я морщусь: из-за выступающих позвонков второго хребта лежать на столе слишком жестко. Один из врачей надевает мне на левую руку манжету тонометра, и я чувствую, как она затягивается, а второй фиксирует у меня под носом кислородную трубку. Затем наступает черед датчиков, которые закрепляют на лбу и груди, и я вижу, как на экранах вспыхивают кусочки меня и начинает записываться биение моего сердца.

– Не волнуйся, – говорит кто-то. Это Паретта, она наклоняется надо мной и отводит от моего лица прядь волос. – Ты здесь, чтобы помочь нам понять, что происходит и как это исправить.

Остальные три врача медленно отходят, исчезая из поля зрения. Остаемся только мы с Пареттой.

– Мы работали с твоими подругами, – продолжает она. – И думаем, что мы очень близки к реальному прогрессу. Но мне нужна твоя помощь. Ты поможешь мне, Байетт?

Мои подруги? Я здесь не первая? Я открываю рот, чтобы спросить, но Паретта кладет сверху ладонь.

– Помнишь? – говорит она. – Ни звука. Ты и глазом не успеешь моргнуть, как все закончится.

Она отводит руку, берется за стоящий рядом столик и подкатывает его ближе. Серебряное на серебряном. Букет скальпелей, завернутых в пластик. Я начинаю биться: вид ножей пробуждает внутри животный страх. Что-то сжимается у меня в животе. Я с трудом сдерживаюсь, чтобы не заорать.

Но она тянется не к скальпелям. Ее интересует нечто маленькое и безобидное на вид, лежащее рядом с бутылкой воды. Круглая желтая таблетка в прозрачном футляре.

– Вот и все, – говорит она, вытряхивая таблетку в ладонь. – И нечего так переживать.

Я успеваю увидеть, что на пустом футляре написано «РАКС009», а потом Паретта берет меня за челюсть и силой открывает мне рот. Таблетка падает на язык и медленно начинает таять, оставляя горечь.

009. Девятая версия таблетки? Или девятая девушка, привязанная к этому столу.

Я глотаю таблетку и давлюсь, когда горечь доходит до задней стенки глотки. Паретта внимательно наблюдает за мной, затем берет бутылку – такую же, как те, что присылают в Ракстер. Она откручивает крышку и, приподняв мне голову, вливает мне в горло немного воды. На языке после таблетки остался комок порошка, и мне требуется несколько глотков, чтобы его смыть.

Я ожидала, что что-то случится сразу – что второй позвоночник расплавится, а голос вернется в норму. Но проходит минута, другая, третья. Паретта куда-то уходит, и, изогнув шею, я вижу, что она присоединяется к остальным врачам, которые подпирают стену. Они ждут. И я тоже жду.

Время идет, и сознание начинает от меня ускользать. Я очень устала. Все тело болит, второй позвоночник слишком хрупок для такого давления. Может, все не так уж плохо, если мне наконец дадут отдохнуть.

И тут оно происходит. Вспышка. Мне знакомо это чувство.

Оно бывает за секунду до приступа. Его сложно описать, сложно дать ему определение, но ради одной этой секунды я почти готова смириться с токс. Боль и утрата – справедливая цена за то, что испытываешь в этот момент. За силу, за могущество, за готовность обнажить зубы.

Я жду, когда ощущение схлынет, как бывало раньше; жду, когда оно превратится в ослепляющую боль. Но оно только усиливается, охватывая все тело и разрывая меня изнутри, и я чувствую, как руки сами собой сжимаются в кулаки, и ногти глубоко вонзаются в ладони. Кардиомонитор сходит с ума, комнату заполняют писк и сигналы тревоги.

– Что происходит?

– Снимите показания!

Врачи кидаются собирать данные; их силуэты мелькают вокруг меня. Я зажмуриваюсь. Это мое тело. Оно будет делать то, что я хочу.

Успокойся, думаю я. Держи это в себе.

Но мне не хочется держать его в себе. Я слышу, как оно низко рычит, требуя выпустить его на волю. Мы с тобой всегда были вместе, говорит оно, а эти люди пытаются нас разлучить.

Моя спина выгибается, я распахиваю глаза. Я бьюсь на столе, мечусь из стороны в сторону, пытаясь разорвать ремни. Паретта стоит у меня в ногах и зовет по имени, но это она поступила так со мной. Я начинаю кричать.

Из носа бежит кровь, спину пронзает мучительная боль. Паретта зажимает уши и пятится, и тогда я кричу снова, бросаясь на ремни. Могущество ревет в моем теле – дар, который вручила мне токс. Один из ремней лопается.

Я срываю второй ремень и спрыгиваю со стола, но остальные врачи уже рядом. Они хватают меня за руки и оттаскивают назад, а я лягаюсь и расцарапываю ногтями их защитные костюмы.

– Байетт! – кричит Паретта. – Байетт, тебе нужно успокоиться.

И я вдруг ощущаю желание – не сбежать, нет, не избавиться от ремней. Я хочу сделать ей больно.

Я успеваю сделать один шаг, прежде чем они втыкают мне в шею шприц и мир погружается в темноту.

Гетти

Я просыпаюсь с головной болью. В висках стучит, за сросшимися веками колет. Я хватаюсь за край кровати и жду приступа. С самого первого случая все они начинались с такой же боли, за которой следовало нечто еще более мучительное. В последний раз горло у меня забилось мокрой паутиной, такой плотной, что я не могла вдохнуть, и кровавой, словно ее вырвали у меня из желудка.