Рори Пауэр - Дикие

В узком коридоре я снова останавливаюсь и прислушиваюсь. В здании никогда не бывает абсолютной тишины – оно слишком старо для этого, не говоря уж о том, как все изменилось после токс, – но ни директрисы, ни Уэлч я не слышу. Байетт я не слышу тоже, но говорю себе, что она, наверное, спит.

Я пробую дверь напротив. Она тоже не заперта, и внутри никого нет.

Ничего. Впереди еще четыре палаты. Четыре комнаты, куда ее могли поместить.

Но в третьей комнате пусто, и в четвертой тоже пусто, и к тому моменту, когда я подхожу к пятой, у меня сбивается дыхание. Сердце стучит в висках – ее здесь нет, нет, нет.

Шестая дверь. Распахивается без труда. Пустая кровать, наполовину съехавший и покрытый пятнами матрас в лунном свете. А на исцарапанном выщербленном полу лежат иголка с ниткой. Ее иголка с ниткой. Те, что она всегда носила в кармане, чтобы зашивать мне глаз.

Ее нет.

По телу разливается ужас, но я запрещаю себе впадать в панику. Что-то случилось, но я знаю, что она справилась, как справлялась всегда. Она где-то в другом месте, и она жива. Нужно проверить комнаты на втором этаже и каждый кабинет, а еще большую кладовую на всякий…

Звук на лестнице. Кто-то поднимается.

На секунду я застываю на месте, потом хватаю иголку с ниткой и бегу назад, к первой комнате. Открытое окно ждет меня, впуская внутрь холодный воздух. Времени нет, я не смогу вылезти бесшумно, а свет свечи все ближе, ближе – здесь. Она останавливается перед дверью.

Не двигаться. Не дышать. Если директриса войдет, если она меня поймает, я не знаю, что она сделает.

И вдруг я слышу звук, которого не слышала полтора года, с тех пор как ушел мистер Харкер. Потрескивание, помехи и шипение – а потом голос. Мужской голос. Вены словно наполняются ледяной водой, а по спине начинают бегать мурашки.

– Ракстер, на связь, прием.

Писк, помехи прерываются.

– Ракстер на связи, прием.

Я вздрагиваю от неожиданности и едва не прикладываюсь головой об оконную раму. Это не директриса, это Уэлч. Но Уэлч редко поднимается в лазарет – я сомневаюсь, что она вообще хоть раз здесь бывала.

– Доложите обстановку, – говорит мужчина, – прием.

Должно быть, это кто-то с базы на побережье – кто-то из флота или ЦКЗ. Только они во всем мире знают, что здесь творится. Даже наши родители не знают всей правды. Думаю, им сказали, что у нас эпидемия гриппа. Интересно, понимают ли они, что это ложь.

– Все хорошо, – говорит Уэлч. – Замена получена? Прием.

Пауза, а потом:

– Подтверждаю получение. Прием.

Получение? Замена чего? Ничто не покидает остров, даже наши тела. Когда кто-то из нас умирает, мы сжигаем тело на заднем дворе, подальше от школы и забора. Целый участок земли превращен в пепелище, где стоит невыносимая вонь, а под пирамидами из камней захоронены кости.

– Еще кое-что, – произносит Уэлч так, словно до конца не уверена, что ей стоит это говорить. – Нам нужно сделать возврат. Прием.

Первая мысль – речь идет о припасах. Но с припасами мы уже разобрались. Значит, она имеет в виду что-то другое.

Повисает долгая пауза. Уэлч начинает мерить шагами коридор, и я слежу за ее движением по полоске света под дверью. Она сюда не зайдет, говорю я себе. Я в безопасности, я в безопасности, я в безопасности. Наконец рация трещит и оживает.

– Завтра, в это же время, – говорит мужчина. – Доставьте ее к дому Харкеров. Прием.

Ее. Не тело, а ее , то есть Байетт. И, судя по всему, она все еще человек. Сердце наполняется облегчением. Но если она не здесь, то где Уэлч собирается держать ее до завтра? И для чего?

Уэлч останавливается.

– Подтверждаю. Прием.

– Конец связи.

Повисает тишина. Еще секунда – и свет под дверью тускнеет, а шаги Уэлч начинают удаляться. Я ослабляю упор на окне и закрываю его. Встаю на четвереньки и медленно, дюйм за дюймом, ползу по крыше. Ружейная смена все так же не сводит глаз с деревьев и не видит, как я повисаю на краю и, качнувшись, запрыгиваю в окно на втором этаже.

Я крадусь по коридору, пересекаю полуэтаж. Проверяю положение луны, делаю мысленную отметку – завтра, в это же время, сказал он – и возвращаюсь в свою комнату, к родной кровати. К Риз, которая сидит в постели и ждет меня, потому что, разумеется, знает, что я выходила.

– Что-то случилось, – говорю я. – Ее нет в лазарете.

Риз хмурится, и я вижу, как в ней нарастает недоверие.

– Что ты имеешь в виду?

– И еще мужчина, по рации. – Я запинаюсь и забываю дышать, спеша вывалить на нее всю информацию разом.

– Помедленнее. Начни с самого начала.

Я рассказываю ей про все: про пустые палаты, про иголку с ниткой. Про Уэлч, рацию и мужской голос на другом конце, про то, что они хотят отправить Байетт к дому Харкеров.

– Я не знаю, где Уэлч ее держит, – заканчиваю я, облокотившись на прикроватную лестницу. Кажется, меня начинает трясти. – Она ведь должна где-то держать ее до завтра.

Классные комнаты на первом этаже отпадают – слишком рискованно, а из хозяйственных построек у нас осталась только конюшня. Был еще сарай для инструментов, но мы разобрали его на дрова.

– Что думаешь? – спрашиваю я, глядя на Риз.

Сперва она молчит, и в сиянии ее волос я вижу ее широко распахнутые глаза. И тут она судорожно вздыхает.

– Мой дом, – говорит она. На ее лице странная борьба, словно она старается не рассмеяться – или не расплакаться. – Он точно говорил про мой дом?

Разумеется, это то, что она услышала в первую очередь. В общем-то, я могу ее понять.

– Точно, – говорю я. – Я серьезно, Риз, мы должны найти Байетт. Она где-то рядом.

– Я в этом не сомневаюсь, – говорит Риз. Она произносит эти слова быстро и непринужденно, с нарочито бесстрастным лицом, а это означает одно: она что-то недоговаривает.

– Но?.. – спрашиваю я. – Байетт где-то рядом, но – что?

Этого следовало ожидать, но слова Риз все равно застают меня врасплох:

– Живая или мертвая?

Жаркая волна злости, яркой и разрушительной, захлестывает меня, потому что с самого лазарета я гнала от себя эту мысль. Неужели обязательно было говорить это вслух?

– Что это за вопрос такой?

– Важный. Ты же не дура, Гетти. Ты прекрасно знаешь, что обычно бывает с такими, как мы.

– Сейчас происходит что-то другое. – Я делаю глубокий вдох и сжимаю кулаки. Гони, гони эту мысль. Она жива, жива, жива. – Обычно никто не пропадает. Это должно что-то означать.

– Угу. Думаю, это означает, что она уже мертва.

Я отталкиваюсь от лестницы, подавляя нарастающую панику. Риз ошибается, с Байетт все хорошо.

– Тогда почему мы ее не сожгли? Она жива. Я должна ее найти. Должна!

– И что потом? Мы не можем ей помочь.

Конечно, она права. Но это не имеет значения.

– Мы будем рядом, – говорю я. – Это единственное, что нам остается. И я не собираюсь сдаваться. Может, я и не знаю, где она сейчас, но я знаю, где она будет завтра ночью. И я пойду за ней.