Рори Пауэр - Дикие

Нет

Это все, что я могу сказать наверняка.

– Любопытно. – Паретта возится с блокнотом, и я вижу, как она что-то быстро записывает. Бо´льшую часть разобрать не удается, но я вижу слово «эстроген», а над ним – «адренальный»; это слово я, кажется, слышала на втором году обучения, на одной из лекций по биологии, посвященных половому созреванию. Может, это как-то связано с тем, что учителя умерли, а не стали носителями токс, как мы.

– Это может прозвучать странно, – начинает Паретта, отрываясь от своих записей, на которых задержала взгляд чуть дольше, чем нужно, – но ваша директриса… она перешагнула определенный возрастной рубеж?

Как будто нельзя просто сказать «менопауза». В мой первый год директриса отменила по крайней мере два собрания из-за своих приливов.

Да

– И верно ли я полагаю, – продолжает Паретта, – что никто из вас не применял заместительную гормональную терапию?

Насколько я знаю да

Но тут я вспоминаю лекцию, которую прочла нам Уэлч, когда обнаружила презерватив в посылке, полученной Линдси из дома. Подготовьтесь, сказала она, помните об альтернативных вариантах, и если кому-то из вас подходит внутриматочная спираль, это не значит, что другим она тоже…

Стойте

А таблетка

Я не успеваю закончить писать, а она уже начинает пролистывать стопку бумаг.

– Шарлотта Уэлч, двадцать шесть лет. Ага, вижу. Рецептурная контрацепция для гормональной терапии. – Она поднимает на меня глаза и криво усмехается. – Полагаю, доступ к этому препарату был ограничен, что, разумеется, могло сказаться на ситуации.

Чего вы улыбаетесь? – хочу спросить я. Ограничение, которое вас так развеселило, – это ваша вина.

– Ладно, – говорит она и закрывает документ. – С этим нам еще предстоит разобраться. А теперь к делу. Я здесь, чтобы узнать об эпидемии как можно больше. Чем больше я знаю, тем проще нам будет понять, как с ней справиться.

Вы знаете что это

У меня сотня вопросов, но этот – самый важный.

– Мы не уверены, – говорит Паретта. – Исследования не принесли особых результатов. Мы никогда не встречали ничего подобного. У вас у всех такие разные симптомы.

«У вас у всех», – говорит она. Так, словно это не стоит упоминания. Я сохраняю невозмутимое выражение. Пусть думает, что я не заметила. А еще лучше – пусть думает, что мне все равно.

– Мы знаем, что болезнь не передается воздушно-капельным путем, – продолжает она, – и что ею нельзя заразиться при контакте с загрязненными поверхностями, которые участвовали в предотвращении распространения инфекции. Но нам нужна твоя помощь, чтобы узнать больше. Итак, Байетт, давай поговорим о том, что было до того, как все началось.

До того, как все началось. До того, как я попала сюда, до того, как изменился Ракстер, до того, как я вообще нашла его на карте.

В моей руке Бостон, он утекает сквозь пальцы. Кирпич, и камень, и россыпь улиц, которые сами себя кусают за хвост. Я иду и иду, и теряюсь, и всегда возвращаюсь.

А в другой руке у меня Ракстер. На горизонте пусто, парома нет, материк далеко. Только вода и береговая линия, каждый день новая. Все таково, каким хочет быть. Все это принадлежит мне.

Куда бы я ни отправилась, я всегда буду похоронена там.

– Может быть, ты помнишь что-то необычное, какие-то предпосылки? Что угодно.

Я пожимаю плечами.

Да вроде нет

Хотя… кое-что мне рассказала Гетти.

Какие-то девочки сцепились за завтраком в день когда все началось

– В каком смысле сцепились? Поругались?

Нет таскали друг друга за волосы

Но сама я не видела

– Хорошо. И кто заболел первым?

Первыми были старшие потом учителя

Вашего возраста

Паретта фыркает.

– Я не стану спрашивать, сколько мне, по-твоему, лет.

Я начинаю писать, и она смеется, прижимая ладонь к глазам.

Как будто вчера родились

– Очень мило с твоей стороны.

Для большинства учителей конец настал быстро. Медсестра была древней – думаю, она умерла еще до того, как до нее добралась токс; еще несколько человек ушли в лес и не вернулись. Как говорилось в оставленной ими записке, они сделали это, чтобы на них не пришлось тратить пищу. Но остальные, женщины возраста моей матери, в волосах у которых только начала пробиваться седина, угасли как от лихорадки. Просто умерли, и у них даже пальцы не почернели, как у нас.

– И сколько, говоришь, вас осталось?

Стопка бумаг пугает размерами. Столько имен, столько девочек, которых давно нет в живых. В какой-то момент я перестала считать и стянула границы своего мира до нас троих.

Человек 60 точно не скажу

– А твои подруги? Гетти и Риз? Как они себя чувствуют?

Я ей не говорила. Я бы никогда не рассказала. Я чувствую, как утекает тепло, как сжимается моя челюсть и сужаются глаза.

Откуда вы про них знаете

Она машет рукой.

– Мы знаем про всех.

И снова оно. Сказано небрежно, как будто это ерунда, но таблетка, которую она мне дала, называлась «РАКС009». Если я 009, станет ли одна из них 010?

Нет. Они мои, и я их не отдам.

У них все хорошо

У нас всех

Я знаю, что Паретта ждет подробностей. Не дождется.

Вы задали свои вопросы моя очередь

Паретта беспокойно ерзает на кровати. Она выглядит как один из психотерапевтов, которых мама начала приглашать ко мне, когда поняла, что я не собираюсь открываться.

– Конечно.

Почему я

Я пристально наблюдаю за ее реакцией и, когда она улыбается мне, подмечаю скрытую за улыбкой грусть.

– Скажу честно, Байетт, – говорит Паретта. – Никаких причин нет.

Наверное, она ожидает, что ее слова меня заденут. Но сильнее всего я чувствую облегчение. Я не особенная. У меня нет иммунитета. Бороться с токс у меня получается не лучше других, и это хорошо, потому что я не хочу бороться.

Оказалась в нужном месте в нужное время?

– Именно. – Она поднимается на ноги. – Что-то вроде того.

Для меня это началось с Моны. Она вышла из лазарета, и я не могла поверить глазам. Не могла поверить, что она все еще жива. Я спросила ее, как она себя чувствует и что произошло, но ответа толком не добилась.

Я собиралась уходить, когда она положила мне руку на сгиб локтя и надломленным голосом сказала:

– Они ее уничтожат.

Когда я отвернулась, то увидела, как директриса разговаривает с Гетти. И смотрит на меня.

Той ночью, после ружейной смены, после приступа Моны, я выбралась из койки, которую делю с Гетти. Когда я вернулась, я сказала Риз, что ходила на первый этаж; Риз, по своему обыкновению, не стала расспрашивать – именно это мне и было нужно, потому что я сказала неправду.

На самом деле я ходила в спальню Моны. Ее подруги съехали в другую комнату, оставив ее, так что теперь она одна в конце коридора. Дверь была не заперта. Я вошла. Луна почти не давала света, но я разглядела Мону, лежащую на нижней койке.