Рори Пауэр - Дикие

– Эй, – прошептала я. – Ты еще жива?

Она не ответила, так что я подошла и начала трясти ее, пока ее глаза не распахнулись. Она выглядела кошмарно, и жабры у нее на шее медленно шевелили рваными кровавыми складками.

– Уходи, – сказала она.

Вместо этого я присела рядом. Я не собиралась уходить, пока не получу то, чего хотела.

– Что ты имела в виду? Утром, в вестибюле.

Она привстала в постели – медленно, словно это ужасно трудно, – пока ее глаза не оказались наравне с моими; ее рыжие волосы мерцали так тускло, что я этого почти не заметила. Она глубоко вздохнула и к концу вдоха, кажется, забыла о моем присутствии. Но потом подняла руку и провела дрожащим пальцем по гребешкам жабр.

– Ты бы это оставила, – сказала она. – Если б могла. Да?

Я не могла притворяться, что не понимаю, о чем она. Гетти плакала, когда потеряла глаз; пару раз я замечала даже, как Риз смотрит на свою чешуйчатую руку – так, словно предпочла бы ее отрезать. А я – я никогда не возражала. Истекала кровью и кричала, но такова плата за крепкий сон.

– Нет, – солгала я. – А ты?

Она выглядела такой усталой. Мне почти было ее жаль.

– Иди спать, Байетт.

Но я не могла найти в себе силы вернуться в комнату и поэтому спустилась в вестибюль и долго гуляла по щелям между половицами. Я думала о Моне, думала о себе. Конечно, я бы это оставила.

Потому что мне кажется, что я искала его всю жизнь – безумие в теле, которое уравновесило бы безумие в голове.

Там меня и нашла Уэлч. Я сказала ей, что у меня болит голова, и она пощупала мне лоб, отвела в лазарет, взяла образец крови – для верности, сказала она, на всякий случай, – и отправила назад в спальню. А когда я вернулась, я залезла наверх к Риз, которой мне не пришлось бы лгать.

Если бы я не говорила с Моной. Если бы не вышла в ту ночь из комнаты. У меня был миллион вероятностей не попасть сюда, но ни одна из них не кажется правдоподобной. Я всегда шла сюда. Это уже случилось давным-давно.

– И как ты себя чувствовала?

Я пожимаю плечами.

– Может быть, ты испытывала какой-то стресс? Что-то, на что отреагировала особенно остро? Ты ведь через многое прошла.

Эту женщину я раньше не видела. Она вошла после Паретты. Не представилась, просто подкатила к моей кровати инвалидное кресло и уселась так, словно эта комната принадлежит ей.

– Тебя что-то тревожит? – спрашивает она.

Она одета так, как обычно одевается Паретта, в тот же защитный костюм и хирургическую маску. Только ее маска сделана из прозрачного пластика. Видимо, для того чтобы мне проще было ей довериться, но маска только искажает нижнюю половину ее лица.

– Байетт? – Она подается вперед.

Я отворачиваюсь и нависаю над своей доской.

Мне не тревожно , хочу написать я. Мне просто скучно.

Но ограничиваюсь простым

Нет

– Нет?

Не тревожит

Она кивает и выпрямляется. Я не поднимаю глаз от натянутого на ноги одеяла.

– Ты знаешь, как меня зовут? – спрашивает она.

Нет

– А хотела бы узнать?

Я киваю на доску.

– Почему?

Я продолжаю молча смотреть на нее, и она кивает, словно это что-то значит.

– А чем я занимаюсь? – продолжает она. – Ты хочешь знать, чем я занимаюсь?

Вы психиатр

– Как ты поняла?

Я закатываю глаза.

– Ты уже общалась с психиатрами?

А вы как думаете

– Давай попробуем по-другому, – говорит она. Я ее знаю. Не конкретно ее, но я встречалась с ними тысячу раз. Так они смотрят, когда я отказываюсь раскрывать перед ними душу.

Она поднимает свой планшет и показывает мне лежащую под ним тонкую книгу в переплете. Темно-синяя, с золотым тиснением. Она мне знакома. Ракстерский школьный альбом. Последний, который мы сделали до токс, альбом того единственного года, который я отучилась полностью.

Я торопливо хватаюсь за доску.

Откуда он у вас

Она не отвечает. Открывает его, медленно пролистывает.

– Это был твой первый год в Ракстере, верно? Год до начала токс?

Я пожимаю плечами.

– Тебя почти нет на фотографиях.

Не люблю фоткаться

– О, смотри, вот ты. – Она протягивает альбом, и я беру его и кладу на колени.

На фото я, Гетти и Риз сидим на диване в вестибюле. Гетти смотрит на меня и что-то рассказывает, а Риз примостилась на подлокотнике у меня за спиной и заплетает мне волосы. Она улыбается – едва заметно, но все-таки, – а у меня закрыты глаза, голова откинута назад. Я смеюсь. Это очень похоже на сегодняшний Ракстер, только диван еще не выпотрошен, а на заднем фоне на подоконнике стоит ваза с ракстерскими ирисами.

– Кто они? Твои подруги.

Я наклоняюсь ближе к странице. Глаза у Гетти теплые и широко распахнуты от радости. Я почти забыла, как она выглядела с двумя глазами.

– Это ведь Гетти? Гетти Гапин? А это, выходит, Риз Харкер.

Я захлопываю альбом, когда психиатр наклоняется ближе, и прячу его под свою доску. Еще одна из команды Паретты, задает про моих подруг вопросы, для которых у нее нет причин. Я не позволю Гетти или Риз стать следующей, кто окажется в этой постели.

Зачем вам это знать

Она склоняет голову набок, выпрямляясь, и складывает руки на коленях.

– Ты хочешь их защитить. Понимаю. Но ты зря беспокоишься, Байетт. Им ничего не грозит. Мисс Уэлч и ваша директриса за ними приглядывают.

Что-то внутри меня щелкает зубами. Я вскакиваю с постели. Слишком быстро – голова тут же идет кругом. Психиатр наблюдает, положив одну руку на тревожную кнопку у края моей кровати. Кнопку на случай экстренных ситуаций.

– Байетт, – говорит она. – Прошу тебя, сядь.

Мир рассеивается. Размывается, искажается, неизменной остается только пульсация венки на ее шее. Раз – я нависаю над ней. Два – она жмет на тревожную кнопку, и включается сигнализация. Три – мои колени упираются ей в ребра, ее рука крепко зажата в моих, костюм порван. Четыре – мои ногти впиваются ей в кожу.

– Байетт! – кричит кто-то. – Что ты делаешь?

Чьи-то руки хватают меня в охапку и дергают назад. Меня кидают на пол, и я ударяюсь головой. Психиатр прижимает к груди руку, по которой струится кровь. На запястье у нее две глубокие кривые отметины. Во рту у меня влажно и липко.

Я расплываюсь в улыбке. Мир вокруг такой яркий и новый! А потом оно уходит, и я снова остаюсь одна. Чья-то ладонь зажимает мне рот. Укол в плечо, темнота.

Пощечина приводит меня в чувство. Я судорожно вдыхаю.

– Выносим ее. Пошли.

Надо мной мигает лампа. Я в своей постели, руки снова стянуты ремнями. Зрение постепенно обретает четкость, размытые фигуры превращаются в людей, и первое нависающее надо мной оскаленное лицо принадлежит Паретте.

– Теперь ноги.

Кто-то наваливается на меня и связывает вместе ноги. Я дергаюсь; что-то внутри отчаянно рвется на волю, пока ремни затягиваются все туже. Ремень на бедрах, еще один – на лодыжках. На запястьях. И – впервые – на плечах, и эти ремни идут куда-то ко лбу и подбородку.