Андреас Эшбах - Субмарин [litres]

Я знаю, что Великие Родители уже сто лет как умерли, и в это, конечно, не верю, но он вряд ли захочет меня слушать. И потом, мне самой противна мысль просто оставить Белый-Глаз лежать здесь. Поэтому я покорно киваю. Нам ничего не остается, кроме как вернуться назад к пропасти, от которой мы уплыли вчера.

И вот Длинная-Женщина и Двенадцать-Жабр снова несут Белый-Глаз, только теперь это не живой человек, который хотя бы немного подстраивается под их движения, а мертвое тело, окоченевшее, как выброшенная на берег коряга. На возвращение у нас уходит весь остаток дня. Уже в сумерках мы предаем Белый-Глаз глубине, после того, как Одна-Нога совершил над ней все необходимые молитвы, с большим рвением, как мне кажется. Он из тех, для кого вечное присутствие Великих Родителей – нерушимый факт, а не просто легенда.

После мы встаем лагерем на краю пропасти. В том самом месте, где накануне Больше-не-Смеется произвела на свет своего ребенка. Другие беременные переживают, что это может принести несчастье, но уже слишком темно, чтобы искать новое место для стоянки, так что им приходится смириться. Я тоже ложусь спать с предчувствием приближающейся беды и сплю в эту ночь плохо. Мне снится Шесть-Пальцев, уворачивающийся от торпед на своем ките. Но, похоже, Великие Родители и правда хранят нас, потому что на следующее утро мы мирно просыпаемся, и все живы. Охотники на заре отправились за добычей и возвращаются с двумя огромными рыбинами, которыми мы как следует наедаемся, прежде чем заново начать наш долгий путь в Сидней.

Мы все плывем вперед, вереница усталых, изможденных существ. Мы останавливаемся на ночлег в местах, которые раньше не привиделись бы нам и в страшном сне. Мы едим, что найдем, но находим мы всё меньше. И спим мы как получится. Получается всё чаще плохо – по ночам мы то и дело слышим далекий гул моторов, и мы не знаем, что это: подводные лодки или обычные корабли, идущие в Сидней. Иногда мы слышим и очень далекое громыхание, слишком далекое, чтобы представлять для нас опасность, но достаточно близкое, чтобы начать беспокоиться.

Так проходят дни, и в какой-то момент я перестаю их считать. Вместо этого я всё чаще всплываю на поверхность, чтобы удостовериться, что мы плывем в нужном направлении и приближаемся к Сиднею. Мы приближаемся, но ужасающе медленно. Я уже могу различить очертания небоскребов на горизонте, издалека они делают город похожим на гигантский стеклянный муравейник. Я вижу садящиеся и взлетающие самолеты, и однажды, всплыв на поверхность поздно вечером, почти ночью, я вижу на облаках светящееся отражение города. На том месте, где до народных восстаний стоял знаменитый оперный театр, мерцает огромный купол. Потом нам встречается первый трубопровод, старая труба из серого, толстого металла, практически полностью заросшая мидиями. Субмарины удивляются: как много металла!

– Разве же это много! – говорю им я, но они не верят.

Для них металл – магический материал, величайшая ценность из всех. Но чем ближе мы подплываем к портовой зоне, тем больше труб, подводных кабелей и каких-то неуклюжих агрегатов оказывается на нашем пути: измерительные станции, трансформаторы и тому подобное. В некоторых местах морское дно похоже на заводской цех, который почему-то оказался под водой.

Но вот мы и в порту. Вход в сиднейский порт ограничивается с двух сторон двумя мысами, один на севере, другой на юге. В качестве цели я выбрала правый мыс, потому что на его окончании я обнаружила отель, огромный, дорогой на вид комплекс высоко над обрывистым берегом, – здесь, как мне кажется, наши преследователи не отважатся кидать в нас бомбы. Если мы встанем лагерем под этим отелем, мы будем в безопасности.

Но когда мы добираемся до него, я обнаруживаю, что я ошиблась по поводу еды. Когда я рассказывала субмаринам о порте, я представляла себе гавань Сихэвэна, где полно рыбы, а водоросли растут так буйно, что каждые три месяца специальный корабль тратит целый день на то, чтобы почистить акваторию.

Но здесь, в Сиднее, в порту и окрестностях, дно совершенно голое. Пучки кабелей и труб, выходящие из порта и устремляющиеся во все стороны, похожи на толстых червей, но это единственное, что напоминает о животном мире. Нет ни рыб, ни водорослей. На дне пусто, только глина и камень. Нет даже пещер, где можно было бы спрятаться, в лучшем случае отвесные скалы, которые могут прикрыть спину. И вода мутная, с таким привкусом, словно в нее намешали мыла и цемента.

– Мы не можем остаться з десь, – констатирует Одна-Нога с такой кислой миной, словно во всём этом виновата я.

– Я не понимаю, – отвечаю я. – Там, откуда я пришла, в порту всё выглядит совсем иначе.

– Возможно, но нам это сейчас ничем не поможет, – возражает он, и, конечно же, он совершенно прав, но меня ужасно злит осуждение, которое сквозит в его жестах.

– Дайте мне день, – требую я. – Я выйду на берег и посмотрю, что я смогу сделать.

Он приподнимает узкие брови.

– И что бы это могло быть, хотел бы я знать?

– Может быть, мне удастся остановить преследования, – отвечаю я. – Убийства.

Его руки замирают в нерешительности.

– И как же ты предполагаешь этого добиться? Что ты сделаешь, оказавшись на суше? – Мне кажется, его ужасает сама мысль о том, что можно выйти из воды и отправиться на берег.

– Я выйду на берег и… – Я останавливаюсь, прикидывая, как бы ему объяснить, что я собираюсь сделать. Я же и сама этого точно не знаю. Я знаю только, что позвоню миссис Бреншоу. Ну а дальше как пойдет. Или не пойдет.

– Не знаю, как вам это объяснить, – в конце концов заявляю я. – Просто дайте мне день.

Лицо субмарина приобретает непроницаемое выражение.

– Нет. – Он кивает на голые скалы вокруг нас. – Здесь мы не сможем встать лагерем.

– Ну тогда хотя бы сегодняшний вечер , – прошу я.

– Даже столько мы не можем ждать. Мы же не сможем искать лагерь в темноте. – Он качает головой. – Я думаю, ты ошибаешься, Посредница. Люди воздуха не станут нам помогать. Должна же быть причина, почему Великий Отец наказал нам скрываться от них.

– Некоторые люди воздуха уже очень давно знают о существовании людей воды, – возражаю я, возможно, более резко, чем следовало бы. – Они постоянно давали вам лекарства, ножи…

– Мне пока что никто ножа не давал, – перебивает меня Одна-Нога.

Я делаю глубокий вдох, стараюсь не заводиться, но это мне не очень удается, мои жабры уже яростно трепещут.

– Сейчас я в любом случае отправляюсь на сушу, – заявляю я. – И в любом случае пройдет какое-то время, прежде чем я вернусь. Если, когда я вернусь, вас здесь не окажется, я уже не смогу вам помочь, вне зависимости от того, чего мне удастся добиться. – Я останавливаюсь. Не хочу, чтобы это выглядело как шантаж. Я просто хочу объяснить, что к чему, – ну, по крайней мере, настолько, насколько знаю сама.