Дарья Булатникова - Модель для сборки 20 лет: Юбилейная книга [сборник litres]

Мокрая темная фигура медленно и неуклюже выбиралась на четвереньках из-под крыльца. Другой недобрый гость, подволакивая левую ногу, выступил на освещенное место из-за угла барака. А за ним еще один – однорукий, хромой, страшный, под два метра ростом. Сдвинулась с места и парочка, что топталась у кочегарки.

Иван, стараясь сохранить самообладание, повернулся лицом к свету. И почти наткнулся на невысокого крепыша, вывалившегося на тропу из самой середины рябинового куста. Крепыш был практически голый; лицо его походило на каравай хлеба: плоское, черное, запекшееся до корки – ни губ, ни носа, ни щек. Иван не успел ничего понять, а его тело уже действовало – цуки в корпус, уход в сторону, маваши с проносом – точно, как учил в подвальном спортзале сэнсэй Ермек по прозвищу Червонец. Удары получились могучие, пришлись точно, куда нужно, – противник даже не пытался защищаться, стоял, как макивара. Обычный человек после таких плюх не поднялся бы. Но крепыш даже не упал; его повело в сторону, но на ногах он каким-то чудом удержался, и Иван невольно вспомнил байки про загадочный китайский «стиль пьяницы».

Проскочив мимо дезориентированного крепыша, Иван походя пнул его приятеля, выползшего из-под крыльца, и, перескочив разом через все ступени, буквально влетел в дверь – Серега еле успел увернуться.

– Они там Борисыча жрут! – выкрикнул Иван, и его затрясло.

Дальше всё было как в кошмарном сне: дергалась запертая и заблокированная массивным столом дверь, со звоном бились мокрые стекла, черные от грязи и крови руки лезли в окна, скрюченные пальцы царапали некрашеные рамы, срывая ногти, оставляя на торчащих осколках куски кожи и мяса. Время потеряло определенность – минуты могли пролететь как мгновения, а могли, истончившись, растянуться и сделаться длинней часа. Черные фигуры бродили у стен барака, задирали вверх жуткие опухшие лица, тщились залезть в окна и хрипели, и сопели, и скрежетали зубами.

– Они не пьяные, – бормотал забившийся в угол Вовка Демин. – Они не похожи на пьяных. Это что-то другое.

– Они его жрали, я видел, – раз за разом повторял Иван Панин. – Рвали его, словно собаки. Он шевелился еще, а они его грызли.

– Это те самые, – бездумно твердил Серега. – Те, с танцев. Это они за нами на тракторе гнались. Я их узнал.

Дождь хлестал в разбитые окна, заливая пол. Холодный ветер свободно гулял по комнатам. Перепуганные девчонки не отходили от парней, но парни и сами страшно боялись одиночества, а потому держались вместе. Им нужно было сейчас обойти все помещения барака, проверить, не забрался ли кто в дом; им надо было разделиться, чтобы контролировать все окна во всех комнатах. Но они метались между кухней и верандой только лишь потому, что здесь ярко горел свет.

Неудивительно, что они не заметили, как в доме появился еще один человек. Он тихо вполз через окно девчоночьей комнаты, пустой, стылой и темной. Прокрался к двери и долго стоял возле нее, то ли обдумывая что-то, то ли к чему-то прислушиваясь. Он вышел из тени, когда никто не смотрел в его сторону. И когда его заметили, он уже находился в двух шагах от тесной компании. Никто ничего не мог сделать. И даже пытаться не стоило – у человека было при себе ружье.

– Они все мертвые, – громко объявил он. И, сунув вороненый ствол в разбитое окно, выстрелил в цепляющегося за подоконник голого крепыша.

Иван Панин видел, как кулак свинцовой картечи размозжил круглое, похожее на каравай лицо.

Да, это было мерзкое, отвратительное зрелище. Но Ивану оно доставило удовольствие.

Отложив двустволку, гость скинул с плеч мокрый армейский плащ, сдернул с головы отсыревший картуз и ладонью вытер морщинистое лицо.

– Ну что, студентики? – сказал он, ехидно улыбаясь. – Ничего странного не видели?

Теперь парни узнали его – этот старик приходил вчера на поле, спрашивал что-то про дохлую скотину. Но имя его вспомнил один Димка Юреев.

– Степан Михайлович! Там! Эти! – Димка задыхался. – Они Борисыча нашего убили!

– Точно убили? – посерьезнев, спокойно спросил старик. – Значит, и он скоро встанет.

– Да что происходит?! – вскричал Иван Панин. – Что тут у вас творится?!

– А ты разве не видишь? – Степан Михайлович прищурился. – У нас тут мертвые ходят. – Он встряхнул плащ, отжал картуз. Из подвязанной к поясу кожаной петли вытащил здоровенный нож и положил его на стол. Не торопясь, перезарядил двустволку.

Оторопевшие студенты молча следили за каждым его движением.

– Вы шутите, да? – не выдержал Димка Юреев. – Они просто пьяные? Не соображают ничего?

– Это не смешно, дед! – возмутился Серега Цаплин.

– А и не смейтесь, – разрешил старик и сел на табурет, широко расставив ноги и устроив ружье на коленях. – Вы слушайте сюда, ребятки, хотя времени для разговоров у нас, как бы, уже нет. – Он покряхтел, покашлял, цепко оглядывая собирающихся вокруг парней и девчат, перепуганных, иззябших.

Где-то в темных глубинах барака со звоном разлетелось оконное стекло – возможно, последнее во всем доме. Запертая дверь ходила ходуном, лязгал кованый крюк, гремели расшатанные петли, а в щели прихлопа застряли чьи-то толстые серые пальцы, похожие на жирных червей.

– Это покойнички, – спокойно и почти даже ласково сказал дед Степан Михайлович. – Они где-то тут рядом померли, а потом встали и пошли. Ума теперь у них не больше, чем у какого-нибудь зверя. А правильней сказать, что нет совсем. Но вот сила у них, как бы, звериная, и не смотри, что они такие неповоротливые. Если доберутся, навалятся, да вцепятся – не вырвешься.

– Так не бывает, – шепнула бледными губами Марина Хадасевич.

– Не бывает, – согласно кивнул Степан Михайлович. – Но у нас случается. Земля тут, как бы, особенная. Картошку-то видели нашу? Дюжина штук – и ведро с горкой. А ведь мы ни удобрений, ни торфу, ни навозу не завозим – земля сама так родит. У нас, бывает, воткнешь в землю прут сухой, а через три дня глядишь – он корешки пустил и веточки выбросил. Чудо? Ан нет – не чудо, а земли особенное научное свойство. Его изучать даже пытались, но не поняли ничего. Не доросла еще наука.

– Чертовщина, – буркнул Коля Карнаухов.

– Может, и так, – кивнул Степан Михайлович. – Жил у нас поп один, вот он тоже всё про бесовщину говорил. Мол, капище у нас тут прежде было, кровью сильно политое. Только думается мне, что капище здесь не просто так появилось. Земля всегда тут такой была, и в незапамятные времена, вот ее и задабривали кровью. И кладбищ в округе нашей сроду не было, своих покойничков мы за пятнадцать километров возим хоронить. Ну а кур там, или кошек, или собак жжем, чтоб они уже не встали.

– Это что же получается? – пробормотал Коля Карнаухов, вспоминая и страшный коровий глаз, и ожившую в Маринкином сапоге мышь. – Выходит, от вашей земли любая дохлятина оживает?