Владимир Турбин - Exegi monumentum

— Значит, так, Вера: уйдешь, когда Боря придет. Поглядишь и уйдешь. Ты пойми меня правильно, но тебе необходимо будет уйти.

— Да когда я тебя правильно не понимала?

— Ладно, я сейчас оденусь, а ты... В магазин в этот самый, в белый, да?

Вышла Вера Ивановна, стала копошиться в своей комнатенке: в магазин снаряжаться; «белым» назывался магазин за углом, в торце того дома, где жил-поживал гуру. А был еще и «зелененький», но тот был подальше, за кондитерской фабрикой: между девятиэтажками надо было брести, спуститься в неглубокий овражек по скользкой скособоченной лестнице, подняться и упереться в дом, облицованный попугайно-зелененькой глянцевой плиткой.

Торговали в обоих магазинах хлебом, кефиром, кое-каким бакалейным товаром, горчицей и минеральной водой «Московская».

Ни один из нас не может представить себе, что пережила за какие-то сутки, да нет, всего-то за пять-шесть снежинками пропорхнувших часов бедняжечка Катя, дочь Екатерины II Великой, если, конечно, дошедшие до нашего столетия слухи не были враками, говоря по-блатному, парашей, и императрица Российская действи­тельно согрешила, родила, да, оказывается, и не одну, а сразу двух, дочерей.

Капроновую веревку, что стягивала Катины руки, Борис перерезал, как только очутились посредине Колхозной площади: тут тебе не XVIII столетие, тут со связанной, аки овечка, девчонкой по городу не походишь, препроводят в отделе­ние, а там и пойдет разматываться: ладно, парень, ты, предположим, граждани­ном Гундосовым будешь, Борис Палычем, слесарем, а с тобой гражданка откуда? Приезжая, что ли? Лимитчица? Или в институт поступать прикатила с перифе­рии? А паспорт имеется? Боря аж тихо стонал, предвидя предстоящие хлопоты: добыть Кате паспорт, а хорошо бы еще и комсомольский билет, устроить прописку. А пока Боря, крепко Катю за мягкую и какую-то добрую руку держа, метался с ней по вечернему перекрестку проспекта Мира с Садово-Самотечной неоглядно широ­кой улицей, тщился поймать такси. Подобрала его буланая «Волга», и нетрудно догадаться, что дама, сидевшая за рулем, была наша милая Вера Францевна: жила она в том высотном доме у Красных ворот, который Катя спроста приняла за храм; и ехала она на официальный прием в посольство Восточной Германии, ГДР.

От Колхозной до площади Маяковского — три минуты; но надо же: в аккурат на эстакаде, что простерлась над пересечением Садово-Самотечной с бульварами, «Волга», как-то чудно́, по-лошадиному фыркнув, заглохла. Только этого не хвата­ло!

Вера Францевна пошарила под сиденьем, достала сумку с ключами, с отверт­ками. Вышли, причем Боре пришлось протискиваться с немалым трудом, потому что «Волга» была вынуждена припарковаться вплотную к барьеру.

Боря пуще всего опасался оставить Катю без своего присмотра. И не зря: девочки прямо-таки вцепились в нежданную пассажирку, пустились в расспросы: «А куда вы едете? На маскарад какой-нибудь, да? Или в кино сниматься? А почему у вас синяки? Упали? Ой, так скользко сейчас в Москве, так скользко, ужас просто...»

Боря злился, работал молча. Подумал: «Опять близнецы! Везет мне сегодня, то там близнецы, то здесь, неспроста это все; узнать бы, что тут к чему...» Он отстегнул крышку распределителя, посветил фонариком: Вера Францевна протя­нула ему и фонарь. Так и есть, гайка крохотная отвинтилась, выпала, лежит безучастно. Осторожно взял ее, но она как живая из замерзших пальцев скользну­ла и со звоном — бряк на асфальт. Вдвоем с Верой Францевной протолкнули автомобиль вперед метра на два, посмотрели: серебрится гайка на черном асфаль­те, хорошо, что снегу сюда не успела метель намести. Пока то да се, Вера Францевна, святая душа, певучим своим голосочком — Боре:

— Приходите на наш новогодний вечер... в УМЭ... Знаете наш УМЭ? О, конечно же, знаете, так прихо...

Завертывая гайку, Боря сопел, нервозно поглядывал по сторонам.

— ...дите с вашей красивой спутницей. Вы, мне кажется, маскарады любите, так у нас маскарад и будет, а она же Снегурочка... Где вы только такую нашли?

Боря гайку поставил на место, кивнул, усмехнувшись криво: люди часто и сами не знают, что они говорят. Когда сели в машину, Вера Францевна достала из сумочки, красивый билет, пригласительный: «Дорогой друг! Умы УМЭ пригла­шают тебя... Пир во время чумы... Маскарад... Всю ночь танцы...» Билет. Боря сунул в наружный карман камзола.

Расстались на площади Маяковского — на Маяковке, возле редакции разбит­ного журнала для молодежи. Боря выскочил, открыл дверцу Кате, она выкарабка­лась. Вытащили корзину. Боря взял Катю за руку, лавируя между машинами, вбежал во двор, в подъезд — к Магу. А тот, разумеется, уже в дверях квартиры стоит, по-стариковски любезен и ироничен:

— Поджидаю-с,— говорит не без насмешечки в голосе. И Кате: — Здра­вствуй, красавица!

Посмотрел на физиономию, на личико, на котором синяки прямо-таки свети­лись в полутьме коридора, перевел взгляд на Борю:

— Понятно-с.

Потом Боря сидел на кухне опустевшей коммунальной квартиры, переоде­вался.

В узелок связал Боря штанишки, камзол, ужасающе тесные башмаки. В углу кухни — огромной, закопченной — со вчерашнего вечера пузырем возвышался рюкзак, а в нем — куртка, джинсы. И башмаки, мокасины. Влез в них Боря: разношенные, made in... Маг тем временем с девчонкою говорит о чем-то. А о чем? Успокаивает? Ладно, недолго ему; он свое дело сделал и свое получил: больше года жизни Боря ему отвалил. А кто знает, те дни, что отданы Магу, не окажутся ли чем-то таким, что решило бы судьбу Бори на много веков вперед?

Не поблагодарил Боря Мага, а просто взял Катю за руку, a Maгy только: «Пока!» Уже дверь открыл на лестничную площадку, но тут Катя осторо-о-ож-ненько высвободила руку, обернулась к Магу, поясно ему поклонилась:

— Спасибо! — Ее первое слово на новой земле, в новой жизни,— Спасибо, барин!

Значит, Маг сказал Кате что-то нужное, доброе: ишь ты, пекся о том, чтобы крест сорвать с девушкй, а сам-то все-таки пожалел ее, про-све-тил. Или, может, заговор какой-то сотворил?

Поклонилась девушка Магу, но тут Боря сграбастал ее руку уже привычным движением и — по лестнице вниз: лифт опять не работал.

И шел по улице Горького вполне советский, вполне современный вроде бы даже и молодой человек: куртка, джинсы, итальянские башмаки на меху синтети­ческом. И корзинку несет. А с ним — девушка со светлой косой, в ярко-красной, в пунцовой шубе до пят, а личико светлое, ясное (Маг рискнул, потратил ПЭ из неприкосновенных запасов, дунул, и синяков не стало). Снегурочка!

Но опять надо было ловить такси, уговаривать: на проспект Просвещения, мол. По улице Горького, бывшей Тверской, известное дело, мечутся люди, скачут, как блохи; завывают протяжно, вторя метели: «Такси-и-и-и!..» А такси проносятся да проносятся мимо по своим делам — таинственным, непонятным.