Гордон Хотон - Подмастерье. Порученец

— Я даже не знаю, что это.

— Скверный зачин. Я б на твоем месте бросил.

— По-моему, иначе мне никак. Только продолжать.

— Говенный подход. Ты совершенно волен поступать как хочешь. Слушай: дуй домой, найди что-нибудь мельче себя и замучай до смерти. Гарантирую — сразу полегчает. — Он вновь стукнул меня и сбил со стула. Когда я встал, он хмурился. — Ладно, короче. Я обычно терпеть не могу фуфло, которое несет Глад, но он, возможно, тебе уже сообщил: узнаешь, что ищешь, когда найдешь. — Он зримо содрогнулся, пол под ним задрожал. — Черт бы драл! В голове не укладывается — я это произнес.

— Спасибо. Не уверен, что в этом есть прок, но…

— Ладно, хватит про тебя, давай про меня. Ты готов к вечеру? Глядя на тебя, сомневаюсь, но, как я уже сказал, мой помощник занят, а нищие лакеев не имеют… Кстати, хочешь, скажу тебе, как запросто найти то, что ты ищешь?

Внезапность этого вопроса застала меня врасплох. На миг я утратил дар речи. Но чуть погодя кивнул.

— Правда хочешь знать? — уточнил он.

— Да.

— Ответ тебе не понравится.

— Прошу вас. Скажите, и всё.

— Конечно. — Он вгляделся в меня с великой серьезностью. — Если хочешь найти то, что ищешь, нужно в День всех святых выпить кровь девы.

Я уставил на него пустой взгляд.

Долго он держаться не смог. Рот у него раззявился, смех попер из него, словно пули из автомата. Заметив мое лицо кирпичом, он выпустил еще одну очередь. И вот уж закачался на стуле, хлопая себя по пузу от восторга.

— Это, мля, шутка, недоделанный ты жмурик! Сколько вообще дев в наши дни, по-твоему? Жопа этому рынку… Или наоборот? — Он ржал неуправляемо, пол дрожал, как при маленьком землетрясении. Я вновь слетел со стула. Вставая, глянул на стойку: младший управляющий наблюдал за мной, как кот за раненой птицей. Нужно угомонить Раздора.

— Вы сказали, что вы еще и по делу.

Слова мои добрались наконец до цели. Он прекратил ржать и утер с глаз слезы.

— И то правда. Спасибо, что напомнил. Кровь девы в День всех святых… Надо рассказать Дебошу. — Он пригладил косматые рыжие патлы и глупо улыбался, пока не утихли его припадки веселости. — Ладно. Дело в следующем. Ты меня бьешь, я тебя бью в ответ, ты опять меня бьешь, и…

— Что?

— Говорю же. Ты бьешь меня…

— Нет. — Во мне поднялся протест. Я был верен своему работодателю и устраивать еще одно недоразумение не хотел. — Не буду.

Я ожидал, что Раздор порвет меня на части или по крайней мере ощерится от отвращения, но он лишь пожал плечами.

— Как хочешь, — хмыкнул он. — Я всегда говорил, что ходячие — они не прикольные. Тем не менее сейчас я по-дружески советую тебе спрятаться.

Он подождал, пока я вернусь в кухонную часть зала, все это время долбя кулаками в стену. Затем выдернул нитку из своего спортивного костюма и рявкнул на нее. Затопал ногами по имитации каменной плитки. Лицо у него делалось все краснее. Наконец он встал, вежливо кивнул мне и, одной рукой вырвав столик из креплений в полу, разбил его о стену. Другой рукой он взялся за свой стул и метнул его через всю залу, на тридцать ярдов, прямиком в витринное окно.

— Давайте, мля, устроим тут движню! — взревел он.

Последовавший разгром был стремителен, беспорядочен и безжалостен. Я беспомощно смотрел, как Раздор без всякой очевидной логики мечется по залу, выдирает мебель, рвет меню зубами в клочья, пробивает кулаками стены и потолочные плитки, швыряет стулья в двери, окна, пластиковые перегородки и во все, что попадалось ему на глаза. Он сокрушил все до единого светильники, разбил все зеркала, размозжил все унитазы, выдернул все краны и превратил в труху все пепельницы, солонки и емкости с приправами. Устроил драку с двадцатью людьми, не меньше, и подытожил, выкинув их на улицу; остаток клиентов и персонала защищались от постоянного обстрела снарядами как умели. Но и этого не хватило. Когда ярость Раздора утихла, ресторан был разгромлен, кругом кричали люди, на земле лежали и стонали десятки покалеченных.

На все это у Раздора ушло чуть менее трех минут.

С работы я ушел тут же. Счел, что мое присутствие приведет лишь к наказанию. Переоделся в уличную одежду и прямиком двинулся на кладбище, ни с кем не попрощавшись.

Кладбищенская земля хрустела у меня под ногами. Стоял холодный яркий день, траву укрыло инеем. Я остановился на миг у своего давнишнего участка, склонил голову в память о покойниках, что когда-то были моими соседями по почве. Задумался, там ли они все еще или их забрали на Воссоединение.

Родители ждали меня, как обычно, у стены.

Я сказал им:

— Я все еще думаю об Эми. Навещал ее однажды, немало лет назад, наверное, не знаю, потерял счет. Но я так нервничал, что забыл проверить грим перед выходом. Посмотрел на себя в зеркало, когда вернулся домой. Жуткий вид. Казалось, будто плоть сыплется с костей. Выглядел безобразнее мертвеца с трехлетним стажем.

Я лег на холм у надгробия. Земля заросла травой и сорняками, но я разгреб былинки и листья и прижался лицом к почве. Кожа вскоре похолодела, как замерзшая земля.

— Она открыла дверь и упала в обморок. Не знаю, чего я не развернулся и не ушел. Надо было. Не хотел, чтобы она еще раз меня увидела: слишком много она для меня значила, пока я был жив. И я бы ушел, если б не отвлекся: на полу рядом с ее головой лежал маленький серебряный предмет. Сережка. Она будто бы блеснула, когда я на нее глянул. Нагнулся и подобрал ее… И тут она очнулась.

Я прижался ухом к земле. Родители не отвечали.

— Она закричала. Это не ее вина. Но я все не уходил. Мы так давно не виделись, и я не мог на нее наглядеться. Кожа, казалось, стала розовее с тех пор, какие я помнил, волосы — темнее. Я стоял и смотрел, как движутся ее губы, видел, как страх подымается в глазах, и, вопреки любым моим инстинктам, слова ускользнули у меня изо рта. Я сказал: «Прости, что я умер. Прости, что воскрес. Прости, что мы перестали друг друга любить. Прости, что мы не прожили и не состарились вместе. Прости все мои слова, из-за которых ты сердилась, огорчалась или обижалась. А сверх всего прочего прости, что я вернулся. Не потому, что я жалею об этой встрече, а потому что тебе больно видеть меня». Развернулся и ушел — слишком поздно, как обычно, — и слушал, как кричит и визжит мне в спину женщина, которую я более не знал. — Я устало вздохнул. — Но сережку я храню до сих пор.

Я выдохся. Вцепился в землю и уснул, в уюте и безопасности рядом с людьми, которые когда-то меня любили. Когда наконец пошевелился, уже стемнело. Тело спереди онемело, и я не сразу смог скатиться с холма, а затем — хотя бы сесть. Потянулся к могиле и погладил надгробие пальцами.

— У меня есть друг. Если б я был жив, возможно, у меня были бы к ней чувства. А сейчас это лишь воспоминания о них. — Я еще раз прижался щекой к земле. — Какая-то часть меня хочет жить, хочет чувствовать, хочет, чтобы эта полужизнь кончилась, а другая была бы рада просто лежать здесь с вами — трупом, как прежде. — Я стукнул по земле кулаком. — Я так запутался. Пожалуйста, поговорите со мной. Прошу, наставьте меня. Прошу вас… Хоть слово, хоть один скрип, хоть слабый стук. Я так долго ждал без ответа.