Гордон Хотон - Подмастерье. Порученец

— Не следует вам здесь работать, — заметил Глад. — Это вас унижает.

— Ничего лучшего мне не надо.

Он кивнул. Чуть погодя добавил:

— Я рад, что нам предстоит вместе работать. Мне кажется, мы похожи. Вы не очень-то разговорчивы.

Уже второй раз за день кто-то был хорошего мнения обо мне. Редчайший опыт, и я задумался, не пудрят ли мне мозги, что, в свою очередь, оживило ощущение, будто мною распоряжаются. Мне страшно захотелось обсудить это, и, судя по прошлому опыту, Глад был из тех немногих, кому можно доверять. Тем не менее я разволновался. Принялся выпихивать звуки из глотки. Заговорил, руки у меня затряслись, зубы застучали, однако слова все же прорезались.

— Кажется, мною помыкают. Все устроилось слишком просто — словно кто-то отчаянно желал, чтобы я непременно в этих поездках поучаствовал. Возникли все до единой причины, все преграды исчезли, сложились обстоятельства, вынудившие меня действовать. У Агентства нет настоящей потребности в моих услугах, ничего нет во мне особенного. Но вот поди ж ты — разговариваю с вами. Такое чувство, что меня двигают к некой непонятной цели ради чьей-то выгоды.

— Возможно, вы правы.

— Но сказать вы не можете?

— Нет. Попросту не знаю. — Он постукал костлявым пальцем по зубам. — Однако, вероятно, вам пора узнать одну тайну… Помните Ада? — Я кивнул: до того как его зверски убили, Ад служил помощником Смерти, и меня выкопали как возможного претендента на его место. — Он не только в Агентстве был нанят. У него имелись определенные связи с определенными структурами, которые, вопреки его очевидным недостаткам, сделали его незаменимым. Благодаря этим связям у него постоянно хранился особенный ключ. Ада прекратили, и ключ был утрачен. На теле его не нашли. И хотя мы за эти годы предприняли множество усилий, ключ так и не обнаружился.

— Какое это имеет отношение ко мне?

— Кто его знает. Но ходят слухи, а ваше появление в Агентстве с этими слухами совпадает… Вероятно, вам не о чем беспокоиться.

— А вы как думаете?

— Я излагаю факты, а не выводы. Вдаваться в пересуды — пустой расход воздуха. — Он резко встал, потряс мне руку и объявил, что у него до отъезда еще много работы. Затем позвал жестом помощника, стоявшего снаружи у муниципальной урны и отиравшего с рук блевотину о ее край. — Жду вас нынче вечером, — сказал он. — Вы пока поберегите силы. Завтра так просто, как сегодня, не будет. — Он опустил ладонь мне на плечо и улыбнулся. — Что бы вы ни делали, что бы с вами ни происходило — не тревожьтесь. Все — часть закономерности, над которой вы не властны, но останетесь невредимы.

Я вернулся на пост. В забегаловке царил хаос. В очередях кое-где по тридцать человек, у мусорных баков уже начались мелкие стычки: люди сражались за объедки. Прибыли двое полицейских, они попытались спокойно, но непреклонно растащить самых буйных, но и их заразило голодом стаи и вскоре втянуло в потасовку за выброшенный маринованный огурчик. Но совершенно внезапно голодное сумасшествие закончилось. Драки притихли, а затем и вовсе прекратились. Очереди постепенно рассосались. Люди либо забыли, что хотели есть, либо уже не ощущали приступов голода. Смотрели друг на друга стыдливо и удалялись. Через полчаса после исхода Глада обстановка сделалась обычной.

Я продолжил обслуживать, но сосредоточиться не мог. Оценка обстоятельств путала мне мысли. Меня встревожило последнее заявление Глада: «Останетесь невредимы». Слова он берег, ему нравилось нагружать их смыслом, и я сомневался, что сказал он это просто для того, чтобы меня обнадежить. Намекал ли он на что-то? Может, это своего рода шифровка? Когда он сказал, что я останусь невредим, имел ли он в виду, что я вернусь в могилу? Он знал, что для неупокоенного гроб — воплощение безопасности… Но это означало бы, что мой поиск обречен — и я никогда не найду, чего мне не хватает, — и такое толкование меня расстраивало. Более того, в контексте его ободрения в обороте «что бы ни происходило с вами» слышалось нечто зловещее. Что именно со мной должно было произойти? И насколько невредимо это «невредим»? Означало ли это, что мне суждено переродиться — без этого ужасного ничто, угрызавшего мне нутро? Хуже всего: а не врал ли он? Он попытался отговорить меня от поисков, осторожно предупредив об опасностях, ожидавших впереди, — пока не понял, до чего я неколебим. Не решил ли он тогда скрыть истину, чтобы уберечь мои чувства?

У меня не было ответов ни на один из этих вопросов, и от троп, что они прокладывали в мозгу, у меня лишь разболелась голова. Еще важнее другое: они мешали мне работать, а этого довольно, чтобы перестать думать. Я заставил себя сосредоточиться на мелочах своей работы, гордиться эффективностью и точностью своих действий и приложить силы, чтобы окружающие не могли найти ни единого изъяна ни в чем, что я делаю.

И мне стало лучше.

Я погреб себя в работе. Отработал обеденный наплыв и дальше, дальше. Я так увлекся, что не вспомнил о назначенной мне начальником встрече, пока не оказалось слишком поздно.

Я постучал в дверь его кабинета в три пятнадцать. Сердитый визгливый голос пригласил меня войти. Я послушался и, войдя, сел.

Кабинет младшего управляющего был меньше, чем тот, что занимал его начальник. Такая же комната-коробка, примерно десять квадратных футов, с парой вдохновляющих плакатов по стенам, но без искусственного цветка в горшке и стол поменьше. Юноша некоторое время не отрывался от калькулятора — либо пытаясь нагнать на меня робость молчанием, либо из честного желания доделать текущую задачу. Я тем временем разглядывал плакаты. «Мысли по-крупному, действуй по-крупному», — гласила левая стена, более причудливое «Дорога в тысячу миль отменяется одним телефонным звонком» говорило с правой стены. Я задумался, диктует ли политика компании подобные ограничения дизайна, и тут управляющий глянул на меня и произнес писклявым голосом:

— Опять опоздали, Пальчик?

— Простите. Был занят.

— А мы все что же? — Возразить я не мог и потому помалкивал. Это дало ему возможность произнести речь, которую он либо готовил загодя, либо много раз выдавал по предыдущим поводам. Он встал и посмотрел мне прямо в глаза, после чего передумал и выбрал менее требовательное место правее моей головы. — «Бургер Бургер», — начал он с выражением, — мы собираем картофель с десяти тысяч полей по всему миру. У нас восемь фабрик, производящих шестнадцать тысяч тонн картофельных ломтиков в год. Там перебирают и выделяют самый подходящий картофель, соответствующий правилам компании. Его моют, отделяют от камешков, чистят, режут на стандартные ломтики, сушат, охлаждают, замораживают…