Курт Воннегут - Времетрясение. Фокус-покус

Я был уверен, что дядя Алекс знал, что мы с Берни в то время работали в GE и что я – сотрудник отдела рекламы и связей с общественностью. Но он не знал !

И вот дядя Алекс увидел в «Schenectady Gazette» фотографию Берни. Он написал в эту газету, что он «страшно гордится» своим племянником и хотел бы получить копию фотографии. К письму прилагался доллар. Редакция получила эту фотографию от GE, и поэтому дядин запрос переслали туда, как раз в отдел связей с общественностью. А мой непосредственный начальник передал письмо мне.

Вот мой ответ, отпечатанный на голубом бланке GE:

1 Ривер-роуд

Скенектади, Нью-Йорк

28 ноября 1947

Мистеру Алексу Воннегуту

701 Гаранти-билдинг

Индианаполис 4, Индиана

Уважаемый мистер Воннегут,

Мистер Эдвард Темак, главный редактор «SCHENECTADY GAZETTE», переслал мне ваше письмо от 26 ноября.

Фотография доктора Бернарда Воннегута, сотрудника «General Electric», была представлена редакции вышеуказанной газеты нашей компанией. Однако отпечатанных снимков у нас не осталось, а негатив хранится в архивах штаба войск связи ВС США. Кроме того, мы не можем возиться с каждым мелким просителем вроде вас – нам и так есть чем заняться.

У нас есть несколько других фотографий нашего доморощенного Стайнмеца [20] Имеется в виду Чарльз Протеус Стайнмец (1865–1923) – знаменитый американский изобретатель, автор теоретических работ в области электричества. – Примеч. пер. , и я могу выслать их вам, потратив на это свое драгоценное время. Только не торопите меня. «Я страшно горжусь!» Надо же! Ха! Воннегут! Ха! Ваш драгоценный племянник без нашей компании – просто никто. Мы его сделали тем, кто он есть – и в любой момент можем его раздавить. Так что ждите и не возмущайтесь, если обещанные вам фотографии придут только через неделю, а то и две.

И еще одно: ваш жалкий доллар для «General Electric» – это даже не капля в море. Как говорится, перди не перди, а ураган всяко сильнее. Так что вот вам ваш доллар – и ни в чем себе не отказывайте!

Кстати, вы обратили внимание? Я подписался «Гай Фокс». Известное имя в Британской истории.

Дядя Алекс рвал и метал. Он пошел с этим письмом к адвокату, чтобы выяснить, что можно сделать, чтобы заставить кого-нибудь из начальства «General Electric» слезно молить дядю Алекса о прощении за нанесенное оскорбление, а заодно и уволить с работы автора оскорбительного письма. Он хотел написать президенту GE и поставить того в известность, что у них есть работник, не знающий цену доллару.

Но прежде чем он успел что-либо предпринять, кто-то его просветил: и кто такой Гай Фокс, и чем он славен в английской истории, и где я работаю, и что возмутительное письмо – это наверняка моя шутка, уж в очень гротескной манере оно написано. Дяде хотелось меня убить за то, что я его так одурачил. Мне кажется, он так меня и не простил, хотя я совсем не хотел его как-то обидеть. Я хотел, чтобы он посмеялся.

Если бы он переслал мое письмо «General Electric» с требованием возмещения морального ущерба, меня бы уволили. Даже не знаю, что бы тогда стало со мной, моей женой и моим сыном. И я бы никогда не собрал материал для романов «Механическое пианино» и «Колыбель для кошки» и нескольких рассказов.

Дядя Алекс отдал письмо Гая Фокса Берни. Берни на смертном одре передал его мне. Иначе оно бы могло потеряться уже навсегда. А так – вот оно, у меня.

Времетрясение! Я снова в 1947 году, только что устроился на работу в «General Electric», и начинаются повторные сколько-то там лет жизни. Нам всем придется опять пережить эти годы – причем в точности повторяя все то, что мы делали в первый раз, хотим мы того или нет.

Смягчающее обстоятельство на Страшном суде: Вообще-то мы не просили, чтобы нас рожали на свет.

Я был младшим ребенком в большой семье. Теперь мне больше не перед кем выделываться.

Женщина, которая знала Берни только последние десять дней его жизни, в хосписе святого Петра в Олбани, сказала, что он умирал «деликатно» и «элегантно». Каков братец, а?!

А какие слова!

В распоряжении автора не было стандартной писчей бумаги. Он писал в библиотеке, где хранилось тысяч восемь разных книг, абсолютно никому, кроме него, не нужных. Большинство из них так никто и не прочел, и вряд ли это им грозило в будущем, поэтому он мог бы с чистой совестью использовать вместо писчей бумаги вырванные из книг титульные листы. Но он этого не сделал. Почему – нам не известно. Так или иначе, он писал эту книгу карандашом на всем, что попадалось под руку, – от темной оберточной бумаги до конторских бланков с чистой обратной стороной. Поэтому здесь, вопреки обыкновению, появились сплошные линии, указывающие, где кончается один клочок и начинается другой. Если абзац совсем маленький, значит, и клочок был маленький.

Можно подумать, что автор, роясь в мусоре в поисках годных для писания листков, надеялся, что это поможет ему представиться существом безобидным или вовсе невменяемым – ведь он ждал суда. Но не менее вероятно и то, что он бросился писать, даже и не помышляя о том, что пишет книгу на чем попало, исписывая любой клочок, оказавшийся под рукой. Возможно, ему показалось, что очень удобно писать на одном клочке, потом на другом – как будто перед ним бутылки и пузырьки, которые надо наполнить. И когда очередная бутылка была наполнена, независимо от размера, он, должно быть, чувствовал удовлетворение: все, что стоило писать про то или про это, было написано.

Все странички он пронумеровал, так что можно не сомневаться ни в том, что они составляли цельную рукопись, ни в том, что он все же надеялся: эту книгу кто-нибудь прочтет, несмотря на растрепанный и жалкий вид. Собственно, он сам упоминает об этом то там, то тут – и чем ближе к концу, тем увереннее он говорит, что пишет книгу.

Здесь изображено несколько надгробий. Собственноручно автор нарисовал лишь одно из них. Остальные – копии, сведенные, очевидно, при помощи прозрачной бумаги, наложенной поверх оригинала, прижатого к оконному стеклу, освещенному солнцем. На пустой поверхности надгробного камня он потом писал разные слова, а на одном – всего лишь вопросительный знак. Воспроизвести их на странице книги сложно, поэтому надписи набраны типографским шрифтом.

Автор лично несет ответственность за то, что некоторые слова почему-то написаны с заглавной буквы, хотя дотошный редактор предпочел бы это исправить. Кроме того, Юджин Дебс Хартке решил, по непонятным для нас причинам, что все числительные надо изображать цифрами, кроме тех случаев, когда с них начинается фраза, например, «2» вместо «два». Может быть, ему казалось, что если цифры разбавлять буквами, они потеряют свою силу.