Ян Ларри - Страна счастливых

Слепое бешенство охватило Павла. Ему захотелось вытащить этого дикаря из гроба эпохи, потрясти за воротник и, осыпая пинками, спросить:

– Вонючее животное! Мразь и слякоть! Что ты там бормотал о безрадостной жизни нашего времени?! Вонючий осел, протащивший свою жизнь по грязным лужам, о чем пророчествовал ты?! Ты был похож на корыстную свинью, которая считала, что человек, отвергающий гнусное пойло из барды, должен быть глубоко несчастным созданьем.

Он вошел в пустынный зал и, размахивая руками, вскричал:

– Ты думаешь, я боюсь ее?!

Но ледяной холод пронизывал его тело и клубком подкатывался к горлу. Хриплое дыханье вырвалось из груди. Павел обмяк и словно кому-то жаловался:

– Я боюсь ее несравненно больше, чем боялся ты… В сущности, тебе все равно. Она прекращала лишь твое существование. У меня же она прекращает жизнь. Ты не знал, что такое жизнь; ты даже в самых смелых своих фантазиях не мог представить творческого роскошества жизни.

– Я не хочу умирать! - закричал Павел, и голос его прокатился воплем.

Он прижался к дверям и, бледный как стена, смотрел безумными блуждающими глазами по сторонам. Он не заметил, как к нему подошел Бойко, и не почувствовал, как рука профессора опустилась ему на плечо.

– Он умер? - спросил Бойко.

Дрожа и лязгая зубами, Павел непонимающе смотрел на профессора. Тогда Бойко взял руку Павла и сказал:

– Иди за мной!

Павел покорно побрел за профессором.

Они сидели в мягких креслах, и солнечные туманы обтекали их призрачной золотистой пылью.

Лязгая зубами о края стакана, Павел выпил сиреневую жидкость и, закрыв глаза, опустил голову на грудь.

Бойко барабанил пальцами по столу, исподлобья наблюдая за Павлом. Потом, взглянув на широкое окно, в которое вливалось солнце, Бойко нерешительно кашлянул:

– Н-да… Так-то вот…

– Я искал тебя! - пробормотал Павел.

– Да? Ну, вот, видишь… Я чувствовал, что я кому-то нужен… Ну, вот…

Бойко поднялся и сделал несколько шагов по кабинету.

– Собственно говоря, безграничный страх смерти - удел всех смертных. Под впечатлением смерти твоего отца ты почувствовал его острее. Немалое значение оказала на твою острую восприимчивость твоя болезнь. Словом, я не должен был отпускать тебя.

– Оставим это… Я видел смерть, которая должна была бы примирить меня с ней. Я слышал слова, которые, точно кислоты, разъедали страх перед смертью. Но разве я примирился со смертью?… Я сейчас спокоен, но, кажется, я вскоре утеряю вкус к жизни… Да, да, не смейся, пожалуйста.

– Смерть, дорогой мой, соль нашей жизни. Без нее жизнь была бы пресной и безвкусной.

– О, - возмущенно вскричал Павел, - какая чепуха!

Бойко покачал головой.

– Ты оттого и любишь жизнь, что она не вечна. Оттого жизнь и прекрасна, что рано или поздно - она оставит тебя. Самое благоразумное - это не думать о смерти.

–Тебе не кажется, что ты говоришь пошлости?

Бойко взглянул иронически на Павла:

– Ну, и что же?…

– Ничего…

– Ты прав, конечно, пустые человеческие слова никогда не объяснят нам ничего. Смерть есть смерть. Необходимое, для всех видов биологическое явление. Вот смысл всяческой философии по этому вопросу. Отвращения и страха перед смертью мы никогда не поборем в себе, но сейчас я хочу сказать о другом. Если когда-нибудь страх перед смертью бросит тебя снова в дрожь, ты направишься к медику и попросишь его осмотреть тебя. Ты болен сейчас, - это для меня ясно. Твой панический ужас перед смертью объясняется нервным состоянием. Запомни, Павел, что дети и здоровые люди никогда не считают серьезной эту мысль. Они весьма скептически относятся к смерти. Ты это знаешь, конечно?

Павел кивнул головой.

– К чему трагедии? - пожал Бойко плечами, - вспомни, как раньше просто смотрели на смерть!

– Раньше люди кончали самоубийством, - возразил Павел, - и я думаю, что в старину люди не ценили жизни. Ведь она же была так бесцветна и неприглядна!

– Напрасно ты думаешь,-сказал Бойко, - что в старину жизнь была бесцветной. Она не была так благоустроена, эти несомненно. Однако, люди не находили поводов жаловаться на нее. Суровая и бедная жизнь старого времени была наполнена большим смыслом борьбы, и это ты знаешь сам прекрасно. Разве ты не завидовал им?

– Я переносил себя в тот мир…

– Ты преклонялся перед ними!

– Нет, это было лишь простое уважение к тем людям.

– И это не помешало тебе кричать в операционной о свинстве старых людей.

– Разве я кричал?

– Кричал твой страх. Но это неважно. Иди к себе. Говорить нам больше не о чем. Ты пробудешь здесь еще две декады на положении больного и две декады как прикрепленный к санатории. Я выпущу тебя, когда ты перестанешь думать о смерти.

Павел замолчал.

– Ступай к себе! - сказал Бойко, повертываясь спиной к Павлу.

Затем вдруг Бойко остановил его.

– Я вспомнил сейчас, - сказал профессор, - величественные стихи поэта старого века:

Даже когда на кладбище положат

И мраком

И снегом

Закроют мою грудь,

Я буду из могилы, как из темной ложи,

Слушать

Оркестрируемый трубами

Труд.

– Нам никогда не понять величия этих суровых строк, - сказал Бойко.

Страх смерти, охвативший Павла, пропал так же внезапно, как и появился.

Санаторный режим, холодные души, покой, диэтическое питание с богатым количеством фосфатов, вернули Павлу ясность мышления и радостное ощущение жизни. Веселый, жизнерадостный, он стыдился минутной своей слабости и при первой встрече с Бойко признался в этом.

– Ты был прав, - сказал Павел, крепко сжимая руку Бойко, - мысли о смерти, как я уже убедился, недоброкачественный продукт слабых организмов. Мне сейчас смешно и стыдно. Мне неудобно смотреть на тебя после того…

– Ладно, ладно! - проворчал Бойко, - побольше фосфатов, почаще под холодный душ, и слабости исчезнут сами собой.

– Однако, - засмеялся Павел, - мне грозит другая опасность: заболеть от безделья.

– Это менее опасно! - сказал Бойко. - Впрочем, я разрешаю тебе читать газеты, а через несколько дней ты можешь делать небольшие прогулки по городу… Газеты можешь взять у меня.

С ворохом газет Павел поднялся на крышу санатории и с жадностью принялся за чтение.

Развернув «Правду» 8, он пробежал глазами московскую жизнь, пометил карандашом несколько статей, которые считал необходимым прочитать сегодня, и, отложив газету в сторону, взял ленинградскую газету «Вперед» 9.

8В конце второй пятилетки все московские газеты слились с газетой «Правда», которая начала выходить на 24 листах, увеличив тираж в тот же год до 15 миллионов. Такое же слияние произошло и в других крупных городах СССР. Количество газет уменьшилось, зато значительно вырос их тираж.