Ник Харкуэй - Гномон [litres]

Нейт переключается между важнейшими звеньями в цепи решений, которая привела к смерти Дианы Хантер. Она видит, как это произошло. Смотрит, как техники отмечаются, а затем сваливают на пол форменные куртки и ботинки, уходят, а им на смену являются другие. Таймеры на мониторах переходят со спокойно-зеленого к тревожно-желтому, потом к пронзительно-красному и наконец к светло-синему, который символизирует что-то вроде идейного замешательства. Когда этот код писали, никто не думал, что цвет появится на экране, поэтому у него нет соответствующего языкового сообщения. Инспектор воображает, что кто-то из разработчиков в прошлом выбрал синий в том смысле, что «мы в синем море, без руля и ветрил».

Время записи бежит – она то замедляет его и ныряет внутрь, то отступает и проматывает, – лица меняются, но центр неизменен: Диана Хантер, безмолвная и неподвижная в кресле.

Но ее расслабленная поза – обман. Она вымотана, выгорела, истратила последние резервы под напором постоянных искусственных стимулов в мозгу. У нее в крови плещутся гормоны стресса, органы не способны толком работать. Она не спала. Людям нужен сон, но он не предусмотрен процедурой прямого нейрального дознания, потому что никогда прежде такой проблемы не возникало. Нейт пытается вообразить, каково это – почти двое суток бороться в собственном мозгу с врагом, которого невозможно победить, от которого не сбежать: война на истощение, в которой сама Диана стала одновременно осажденным защитником и полем боя.

Ерунда какая-то. Что ей нужно было скрыть настолько, чтобы выносить это, если не вечно, то, по крайней мере, так долго? Не может же человек быть настолько упрямым, чтобы умереть из принципа? У нее была мирная жизнь, чудесный дом. Она общалась с соседями, вела меновую торговлю и заключала черные сделки, чинила и заново использовала старые вещи. У нее была подпольная школа для маленьких отказников, местных детишек, которым она читала умеренно неподходящие истории. Сама Нейт помнит некоторые из них с детства: безобидные шуточные сюжеты, построенные на инверсии ценностей: добрые чудовища и противные рыцари. Диана Хантер злилась, но прежде добивалась своего, и там, где ее не любили, оставляли в покое. Зачем ей так запираться?

За такое время родные могли бы сбежать. Друзья – соучастники, заговорщики – скрыться. Но этого не произошло. Никто не пропал бесследно. Все на месте, все при деле, все спокойны. Никого ее смерть особо не потрясла. Мир идет дальше так, будто не было на свете никакой Дианы Хантер – печальный итог для целой жизни?

Значит, была какая-то тайная цель, необходимость выиграть время для соратников, чтобы они сменили пароли, цель, средства. Чтобы успели нанести удар!

Вот только удара не было.

Появляется новая фигура, в маске, но она безошибочно опознаёт Смита по привычным властным движениям. Он спорит со специалистом, который отвечает за дознание, явно хочет, чтобы тот ушел, но затем недовольно принимает его в качестве неумелого секретаря. Через несколько часов в комнату врываются медики, суматоха. Открывается запасная дверь, вкатывается реанимационная команда, возвращает ее к жизни, затем она снова отключается, и врачи вскрывают ей череп, чтобы установить перепускную трубку для крови, а затем устанавливают хитозановый чип, чтобы позволить Системе связать те части ее мозга, которые сами не способны поддерживать связь. Компьютер не просто поддерживает в ней жизнь, он думает вместе с ней: полумашинное мышление. Это одновременно заоблачно дорогое и мощное решение, как ветряную мельницу подключить к турбинному двигателю. Хантер теряет сознание, потом спит. Затем – ничего: процедура продолжается как ни в чем не бывало. Снова безвольное тело становится центром постоянного, неспешного течения людей.

Инспектору приходит в голову, что, проживая события, происходившие в сознании Дианы Хантер, она выстраивает ее отражение. Хантер вдохнула жизнь в маски, и Нейт, живая, подстраивается к ней, как трансплантированное лицо, прикрепленное к мускулам и костям пациента, принимает его характер. Абсолютная симметрия: маска Мьеликки Нейт смотрит в глаза трупа.

Архивная запись идет своим чередом, инспектор смотрит ее в ускоренном режиме, не ожидая увидеть что-то важное. Никто ведь не вломится в комнату, чтобы ее застрелить. Она так и умрет под препаратами.

Но Нейт все равно досмотрит. Это ее дело.

Во все времена данный аргумент приводили против принуждения на допросе, даже когда это означало пытки: если таймер на бомбе тикает, террористу нужно продержаться лишь до срока. Что ты готов стерпеть, что вынести, если будешь знать, что тебе надо продержаться на дыбе лишь день, чтобы спасти родных, послужить своему богу или святому делу?

И наоборот, что, если у Дианы Хантер не было никаких секретов? Что, если она просто была отчаянно, яростно, патологически «замкнутой»? Могла она продержаться ради такого глупого рекорда, из одного упрямства и в этом видеть свою победу?

Зловещий ответ. Сколько продлилось дознание? Еще час? Еще полдня? Нейт запрашивает Свидетеля. И изумленно смотрит на цифры на экране.

Не тридцать часов, не тридцать пять. Не сорок пять. Даже не пятьдесят.

Нейт протирает глаза. Наверное, она ошиблась. Но нет.

Допрос Дианы Хантер длился 261 час.

Мьеликки Нейт знает, что открыла рот. Так в комиксах изображают крайнее потрясение. Но закрыть его она пока не может. Ей холодно и страшно. У нее дрожат руки.

Двести шестьдесят один час. Разделить на двадцать четыре – легко: 240 – это десять суток и еще 21 час. Она чувствует, как кивает Константин Кириакос; его голова тяжелее, чем у Нейт, шея и спина пропорционально крупнее. Она поднимает лицо к потолку и удивляется, что кожа на затылке не собирается складками, как на аккордеоне.

Почти одиннадцать суток.

И Нейт не может выбросить из головы мысль, возникшую вместе с этим невозможным сроком, что одиннадцать суток под допросом – это казнь. В самой мягкой формулировке – злоупотребление властью. Она зачем-то копирует весь файл на свой сервер с материалами дела.

Она сказала Кин, что это было. Она уже знала. Но все-таки это другое дело.

Вы спросите: «Убили они ее или нет?» – так сказал Лённрот.

Похоже, этот вопрос встанет.

Когда сумрак зимнего вечера сменяется темнотой, Свидетель напоминает Мьеликки Нейт, что она обещала провести приятный вечер – под страхом неодобрения Пиппы Кин. И по доброй традиции борцов с преступностью инспектор решает совместить приятное с полезным.

Группа «Огненные судьи» в Лондоне не выступает – да и нигде в мире, такой просто нет, – но Нейт находит «Герцога Денверского», бывшую насосную станцию на Темзе, где теперь играют живую музыку. Вот и хорошо. По всем статьям получится приятный вечер отдыха. Нейт идет пешком на юг, просматривая дневные новости. Сосредотачиваться на чем-то одном – дурная привычка; преступность не существует в полном отрыве от остального мира.