Ник Харкуэй - Гномон [litres]

Он качает головой с печальным восхищением:

– Пять замков, инспектор. Пять врат, через которые должен пройти пилигрим, чтобы войти в Святую землю. Но последние из них – истина, которую по определению невозможно подделать.

– Вам все равно, что произойдет?

Он снова кивает, страшно, как собака, и целует ей руку.

– Да. Я надеюсь на ваш успех, поскольку мне здесь не нравится. Я надеюсь на ваш провал, потому что где-то в душе ненавижу вас. Когда вы вошли, мне хотелось причинить вам боль. Теперь мне кажется, что вы очень милая. Вы… как мои книги. Мой маленький дом. Вы не хотите мне зла как человеку, но лишь как частному случаю определенного типа людей. У меня нет с вами конфликта как с человеком, лишь как со слугой закона. Может, это стокгольмский синдром? Резкий приступ, набиравший силу… сколько сотен дней? Что ж. Вы… заставили меня измениться. Думаю, довольно глубоко. Какая ирония. Сделали именно то, чего я не смог добиться, чтобы одолеть вашу Систему. Ну да ладно. И теперь я разрываюсь.

Стоп. Стоп. Она резко открывает глаза и пристально смотрит на него. Она что, уснула? Он это сказал?

– Вы сказали, что разрываетесь?

– Да.

– Это для вас что-то значит? Это выражение?

Он качает головой.

– А имя Анна Магдалена? Или «Огненный хребет»?

По-прежнему нет.

– «Огненные судьи». Бёртон?

Его взгляд переходит на книги, затем возвращается к Нейт. Он уже потерял к ней интерес. Разговор окончен, и он просто хочет, чтобы она ушла. Интересно, часто он тут погружается в мечты и грезы в одиночестве? Она пожимает ему руку, чувствуя себя глупо.

– Au revoir, инспектор. Сообщите мне, чем все закончилось.

Но она не встает. Просто подтягивает ноги на стул и через некоторое время понимает, что ее укрыли одеялом, а другое, сложенное, подложили под щеку. Нейт думает, что совсем чуть-чуть отдохнет, но у нее в голове уже развернулось столько записей Дианы Хантер, что едва осталось место для нее самой.

В каюте на борту «Ребуса» я собрала небольшую библиотеку. Среди других книг есть словарь, а в нем – статья о предмете, который сейчас занимает мои мысли.

ГНО́МОН, – а; м.

1) от греч. gnōmōn – знающий. Стержень солнечных часов, по тени которого определяется время, точнее – вращение Земли и ее положение относительно Солнца.

2) несколько связанных, но различных понятий в геометрии. Идеальный гномон унитарный и абсолютный. Первый мазок кисти, первая черта на камне, которая отмечает миг, когда человечество вошло в мир абстракций. Эта ясность столь привлекательна для математического ума, что разные мыслители прибегали к ней для различных целей. Энопид использует слово «гномонально» в значении «перпендикулярно», но Эвклид расширил данное понятие так, что у него оно означает фигуру, произведенную удалением маленького параллелограмма из угла другого, чтобы получилась (для менее утонченного ума) стрелочка или латинская буква L. Герону Александрийскому показалось мало такого прозаичного иссечения, и он дополнил формулировку: гномон по Герону – любая вещь, которая, будучи соединена с другой вещью, порождает предмет, по природе подобный первоначальной сущности.

i. По Энопиду: инструмент для построения правильных углов.

3) в литературе: термин используется исследователями творчества Джеймса Джойса для описания имплицитного отсутствия в «Дублинцах» и других его произведениях.

4) в фольклоре: ангел или демон, обладающий тайным знанием; книга или компендиум такого знания, также ( устар .) магическое заклинание, в частности сотворенное провозвестниками Последнего Суда, которое, по мнению сасанидских еретиков (см. Бёртон, Фрэзер и др.), должно привести к апокатастасису.

i. По 4.: у Хэслема в интерпретации множественности миров – объект или сущность, находящаяся в реальности, не смежной с нашей.

И, похоже, еще и:

5) мыслительный паттерн, введенный мне в мозг ведущим клевретом Свидетеля, чтобы поставить меня на место.

Они все говорят «дисфункция», но я слышу только «нахальство».

В реальном мире меня уже, наверное, подключили к аппарату искусственного дыхания. Так мне кажется. Когда я ушла в срочное погружение, а у меня в голове столько всего вертелось, наверняка пришлось присвоить что-то такое, что лучше не трогать. Мозг – это тебе не гигантская клавиатура, а ты – не большеголовый карлик, который сидит рядом на табуретке и клацает по кнопкам. Там всё намного сложнее, но у меня не очень много времени, поэтому давай-ка стиснем зубы.

Давай вообразим, что мозг – огромное машинное отделение, а я – большеголовая коротышка, которая сидит на табуретке и клацает по кнопкам. Я выключала машины, которые мне были не нужны, точнее, заставляла их выполнять другую работу, подключала к центральной консоли кусками кабеля, а потом поставила капельницу этой центральной консоли, чтобы все выглядело так, будто все по-настоящему важное на месте. Или другой пример: когда Екатерина Великая сообщила своему канцлеру, что желает проехать по просторам своей великой империи, дабы лично увидеть счастливых крестьян, которые по докладам там живут, князь Потемкин сразу понял, что вымазанные дерьмом, больные крестьяне, протягивающие к государыне трехпалые руки с мольбой на онемевших от мороза губах, не слишком порадуют императрицу. Так что он собрал пару сотен мелких дворян, переодел их крестьянами и заплатил им. Потом выстроил несколько фальшивых деревень и провез по ним Екатерину, которая была приятно удивлена тем, что крестьянский труд оказался столь легок, а земли империи поразительно плодородны. Она пришла в восторг, увидев красоту своих подданных и услышав их удивительно правильную речь и песни, которые крестьяне пели за работой. Она вернулась во дворец и впоследствии умерла в возрасте шестидесяти семи лет, так и не узнав, что правила жестоким, нищим народом, в котором зрела жажда большой крови. (Она умерла от инсульта. Вопреки расхожей клевете, конский пенис тут ни при чем.)

Короче говоря, я строила потемкинские деревни: фальшивки.

Беда в том, что теперь у меня в голове поселился Гномон, и еще срочное погружение, так что мне больше некуда спрятать себя, только в саму центральную консоль или автономные системы жизнеобеспечения, призванные регулировать дыхание, температуру тела и тому подобное: все эти сложные процессы, которые происходят в мозгу, а мы о них даже не думаем. Я встроила себя в какой-то раздел фабричной прошивки, стерла то, что там было, и сама не знаю, что делает этот код.

Что он делал.

Что бы тут ни произошло в конце концов, я уже не буду тем, кем была прежде. Наверное, я это знала. Должна была знать. Это всегда выглядело очевидным. И я… по крайней мере, относительно рада этому. Так лучше, чем сидеть сложа руки и смотреть, как новая инкарнация абсолютизма крадет у людей мир. Судя по всему, я и вправду терпеть не могу всякие властные иерархии.