Ник Харкуэй - Гномон [litres]

– Я всегда играю, – объясняет Стелла. – Мегалос говорит, что у меня талант к этой игре.

Да, тут не поспоришь, как и с тем, что у нее талант быть той, кем он хочет ее видеть. Она может стать Стеллой или тем, кем потребуется. Но моя Стелла была неподатливой, упрямой, так что эта ее черта по определению должна слабеть, иначе трансформация не завершится. Ей придется оформиться, даже слегка закоснеть.

Она показывает мне кухоньку, холодильник и вазу с фруктами, где хранятся ножи и вилки, а где чашки – на случай, если мне захочется чаю. Мы оба оттягиваем момент. Пока мы внизу, не нужно отвечать на другие вопросы, например, где мы спим, и прикоснемся ли снова друг к другу. Комнаты на первом этаже – в определенной степени публичное и нейтральное пространство.

Она берет меня за руку и ведет наверх. Деревянные ступени, деревянные перила – темные, очень старые. Поворот крутой и узкий, так что мы оказываемся физически близко, мое лицо рядом с ее крестцом. Между вдохом и выдохом я понимаю, что слышу запах ее кожи. На площадке она поворачивается ко мне, и мы снова оказываемся в узком кругу, предполагающем интимность, в тесноте стен и книжных полок.

– Это твоя комната, – говорит она.

Я смотрю. Милая комната с видом на самые голубые, самые зеленые волны в мире, и ни одного спинного плавника не видно. Два стула и маленький столик для разговоров под вино или чай с лимоном. Я вдруг понимаю, что предметы расставлены так же, как в моей комнате в Глифаде. Случайно? Не думаю. Только не здесь. Запомни: тут всё знак.

– Вот кровать, – замечает Стелла.

Не совсем двуспальная, но и не одиночная койка. Довольно большая. Если она переступит порог, мы в ней окажемся. Я снова чувствую наше взаимное притяжение, спираль сходящихся орбит: не «если», но «когда». Она прикасается к бедру, расправляя воображаемую складку на платье, но отводит руку, прежде чем движение можно принять за поглаживание.

Я не знаю, что делать. Как прилично ухаживать за женщиной, которая в чем-то – моя умершая возлюбленная, а в чем-то – симпатичная похитительница из зловещей тайной организации? Непонятно. Затем я чувствую в воздухе запах ее дыхания. Смотрю на ее глаза, губы, шею. И мир отступает, сжимается.

Она толчком отправляет меня в комнату и срывает с меня рубашку. Я хочу приблизиться к ней, но она не позволяет. Прикасается к новым мускулам у меня на груди – с любопытством проводит по ним пальцами. Да, понятно, когда она меня знала, я был худой. Молодой. Рука опускается ниже, бабочки пальцев пробегают по бедру, по животу. Она придвигается, ее волосы касаются моего плеча, губы – моей кожи. Это не поцелуй, но то, что предшествовало поцелую в эволюции секса, как динозавр предшествует птице.

Она видит последствия ласки и удовлетворенно ворчит. Не позволяет мне сократить дистанцию между нами. Я хочу обхватить ее руками, но понимаю, что не должен. У нее есть план.

Она по-хозяйски обходит меня кругом. На миг прислоняется лбом к моей спине. Поднимается на цыпочки и легко вдыхает запах моих волос. Ее платье прижимается к моей коже – тот же контакт, что и в колоннаде, а потом, как и тогда, она отступает. И опять в отступлении кроется обещание, на этот раз ее бедра прижимаются ко мне сильнее, дольше. Пальцы задерживаются у меня на плече, это внятный приказ: не двигайся.

Я не двигаюсь.

Когда давление возвращается, оно обладает совершенно другим качеством: внезапным, ошеломительным ощущением наготы. Она сбросила одежду, и теперь я чувствую ее в абсолютном смысле, который приходит с первым касанием кожи. Очень медленно она тянет меня к постели, при каждом шаге ее язык – на моих губах, у меня во рту, мои руки наконец прослеживают изгиб ее спины, ягодиц, боковой изгиб грудей. Она снова поворачивается, прижимается ко мне и ведет мои пальцы на полную экскурсию. Здесь. Сожми. Проведи. Хорошо, теперь здесь… и здесь… Сильнее. Так. Все это тебе. Мы дрожим, будто от холода, но нам не холодно. Это отчаяние, которого я не знал уже много лет.

Коснись.

Я касаюсь. Она шипит, откидывает голову мне на плечо, затем снова отводит мои руки и толкает меня на кровать. Я выгибаюсь мостом, упираюсь головой и пятками в матрас, тянусь к ней. Нежные пальцы бегут от копчика к животу, ничего не пропускают. Ее губы ползут по моей коже. Она задерживается на расстоянии, а потом опускается мне на бедра. Но все еще не там, где я хочу. Не там, где хочет она. Она сжимает мои запястья, опускается на грудь, затем прикусывает мое ухо, дышит мне в рот. Самый важный выдох в мире. Я хочу наполнить им легкие. Вдох – выдох, вдох – выдох. Я втягиваю кислород через нос, снова пробую на вкус ее дыхание. Она отстраняется, что-то щекочет меня. Знакомое, ритмичное, первое неэротическое действие с того мига, как мы поднялись по лестнице, по-прежнему наполненное томлением и сексом, потому что она движется, трется о мою кожу набухшими сосками.

А потом я понимаю, что она говорит.

– Константин?

Я легонько выдыхаю ей в рот еле слышное слово:

– Да.

Ее губы щекочут мои:

– Я не верю в любовь. Это плод воображения, порожденный биологической потребностью продолжения рода. Но я люблю тебя.

Я смеюсь. Она не изменилась. Ровно те же слова, что и двадцать лет назад. «Я люблю тебя». Подтверждение. Любовь, желание, потребность. Голод. Похоть. Всё правда. Все они равно представлены в эту секунду. Она закрывает глаза, дрожит, трется о мою кожу. Дразнит меня. Дразнит себя. Но… зачем? Не просто так, не просто, чтобы усилить ощущения. Я это чувствую по ее движениям. Я не до конца расклеился. Пусть Косматос и эксперт по знакам, но в этой сфере его науки мне есть чему его поучить, головой клянусь. Я читаю подтекст в ее прикосновениях. Тут больше, чем похоть. Больше даже, чем любовь.

Она двигается, трогает, тянется, поглаживает, она ищет что-то, не во мне, но в себе. Но что? Видит Бог, не чистую ясность. Ее не найти тут, в белом жару гормонального всплеска. Исцеление? Проклятие? Нет. Не чую ни того ни другого. Что-то новое, что-то такое, чего никто при мне не искал в сексе.

Думаю, я знаю, что именно.

Знаю.

Да, знаю.

Смелость.

И когда она обхватывает мои ноги своими, упирается рукой мне в грудь, она ее находит. Мои руки путешествуют, тело двигается. Долгое время я – одно осязание. А потом слышу, как она вздыхает и шепчет:

– Слушай, Константин. Пожалуйста, послушай. (О боже, да.) Нет, слушай. Ты должен знать. (Ах-х.) Мегалос изменил план. Понимаешь? Он хочет вырвать божество из тебя, забрать. Он решил, что оно у тебя по ошибке, и ты должен принести его к нему, но не дальше. Или что ты сам – ошибка. – Ее пальцы сжимают, тянут, соскальзывают. – (Да. О-о, да.) Он считает, что сможет его выманить старым проверенным способом – кровью и жертвоприношением. Твоим жертвоприношением, твоей кровью. Он отведет тебя в загрей, и там вы будете драться. Все увидят его вознесение. Его апофеоз. Тогда он сам отворит врата мистерии, благословленный богиней, помазанный твоей смертью. Он придет за тобой, вероятно даже сегодня. Это случится. (Да-а-а-а. Ах. Да.) Он будет с тобой драться и убьет тебя, а я не могу этого допустить. (Трогай. Не останавливайся. Трогай.) Я не Стелла. Не была, не есть, никогда не буду Стеллой. Меня зовут Диана Хантер, и я не сошла с ума. Нет! Я тебе столько должна сказать. Я могу тебя спасти. Мы должны уйти отсюда, сейчас, ночью, прежде чем умрем. Ты должен меня отсюда забрать. Вывести нас обоих.