Ник Харкуэй - Гномон [litres]

Тем не менее даже эти просвещенные умы кажутся мне мелкими, двухмерными. Они мне нравятся. Просто кажется, что они слегка ограниченные, вот и все. Ну, для тебя это было бы так – ты снова ребенок, и твои игрушки научились разговаривать.

Во всех мирах и местах, которые я знаю, во всем пузыре взаимосвязанного постчеловечества есть лишь одно существо, похожее на меня: безумная планета по имени Загрей.

Загрей на самом деле не планета, просто на его родной планете больше никто не живет: единый разум обитает во всех организмах этого мира. Z иногда принимает гостей и предоставляет им – в том числе мне – чистые яркие тела, которые мы надеваем на его планете. Это просто любезность, ситуация временная. Ведь с каждым вздохом там ты вдыхаешь Загрея, впитываешь его микроскопические «я», и последствия не заставляют себя ждать. Если задержаться надолго, начинаешь вплетаться в мозаику сознаний, которую представляет из себя Загрей. Приходят видения, голоса. Загрей пускает в тебе побеги – невольно, он не может иначе. Я не возражаю, потому что природа моей личности устойчивее, чем у других, но остальных это пугает, для них это даже опасно.

Я – Гномон. В конечном итоге это утверждение настолько непреложное, что оно выстоит. Даже если планета проглотит меня целиком, она неизбежно впитает и мою тревогу – мою одержимость, если угодно, истреблением всего сущего – и станет таким образом Гномоном. Я изменюсь, расширюсь, и новое создание будет больше, чем только я, и больше, чем только Z. Уверен, мы оба думали, как бы это могло быть, как старые друзья иногда думают, не стоит ли завести отношения, но в конце концов, наверное, это слишком большой риск для обоих. Мы ведь стали тем, чем стали, неслучайно.

Другие… что ж. Их может проглотить, вдохнуть – почти случайно – и переварить в своем мыслетеле Z. Даже Исходящие думают, что Z – странный, наполовину личность, наполовину улей. Впрочем, кто знает, что они думают обо мне? Они не говорят – по крайней мере, в лицо.

Сегодня Загрей позвал меня на встречу. Будто стайка бабочек приземлилась на мою ладонь: странное мягкое давление, тревожное вторжение, действие неприличное и неожиданное. Загрей не обращается к другим. Он только отвечает, спит, меняется. Он по-своему одержим моделями, картами и ландшафтами, вплоть до субатомного масштаба – этим объясняются его необычные физические манифестации: он хочет стать ближе к малому, коснуться грани уловимых событий. Молекулярное мышление неимоверно велико по сравнению с квантовым, так что Z, несомненно, ищет способ обратить себя в структурированную энергию, заняться пикоархитектурой. Большинство считает, что это невозможно, но Загрей – это Загрей, как и я – Гномон. Нам не нужен никто другой. Друг другу мы, конечно, тоже не нужны, но сегодня Загрей обратился ко мне. Зачем? В шутку? Захотел поболтать? Или предупредить меня о неминуемом конце света? Это Загрей, что угодно могло его сподвигнуть на такой шаг: грибы разрослись на южном континенте и вызвали тоску по общению с другим, или экзистенциальный кризис, воспринятый непостижимым вегетативным способом мышления, который касается основной ткани мироздания. И все равно его обращение выглядит нелепо на далекой орбите нашего знакомства.

Никак не узнаешь, придется снять трубку.

Изобретательность человеческого разума – одно из свойств, которые мы в себе особенно ценим, поэтому никого не должно удивлять, что с развитием мы придумали новые преступления. Когда технологический прогресс сперва сделал нас долгожителями, а потом раскрасил в разные оттенки постсмертности, мы придумали новые способы выводить друг друга из себя и, как следствие, новые наказания. Наверное, самый странный из новых грехов – тот, что называется «примочка», или – официально в книгах – «отделение с целью поглощения».

Ладно, если ты еще слушаешь, давай перейдем к самому интересному – к преступлениям.

Жить во многих телах, разумеется, безопаснее, чем в одном-единственном, потому что крайне маловероятно, что все твои мозги вдруг одновременно попадут в аварию, особенно если ты позаботишься, чтобы пара-тройка всегда находились в каком-нибудь надежном и безопасном месте. Но именно эта предосторожность – привычка раскладывать яйца по разным корзинкам и расставлять корзинки по всей вселенной – делает нас уязвимыми к «примочкам». «Примочить» – значит отделить одно такое тело от общего сознания и держать в коммуникационном вакууме бестолковую недоличность, у которой сознания хватает ровно на то, чтобы чувствовать страх и одиночество. Тогда «примочник» может воспользоваться этим состоянием и насильно установить новое подключение, чтобы интегрировать опыт и воспоминания похищенного тела в собственный разум, украсть кусочек личности и самости, проглотить, если говорить примитивно, обрывок чужой души. Иногда «примочками» пользуются в целях шпионажа, но чаще – просто от скуки. Это способ ширнуться, а в некоторых эксцентричных общинах на границах того, что сейчас называют Протяженностью, это своего рода обряд инициации, способ найти славу. Разные юридические системы по-разному оценивают привходящие обстоятельства для установления наказания за это преступление: количество тел, которое осталось у жертвы, и долю сознания, которая была таким образом похищена; жестокость содержания отрезанной личности; мотив, стоявший за нападением; сложность реинтеграции утерянного фрагмента. По меньшей мере в одном случае личность, отделенная от «примочника», провела в юридическом чистилище столько времени, что развилась в самостоятельную индивидуальность и подала иск – который суд удовлетворил – против возвращения к изначальному владельцу. Этот процесс не редкое явление, когда части по каким-то причинам отделяются от целого; это называется «откол», по аналогии с процессом по образованию айсбергов и ледников. «Отколок» считается подобием ребенка, хотя некоторые их видят скорее как младших братьев или сестер.

Еще есть малоизвестная обратная форма «примочки», которая пока не имеет юридического названия; ее я нахожу куда более интересной с моральной точки зрения. Это сложно, опасно и в глубоком смысле самоуничижительно. Преступник помещает все гнусные мысли и желания в одно тело, постепенно заставляя этот мозг принять воспоминания о боли и унижении, порывы к насилию и нарушениям порядка, вобрать в себя все, чего он не хочет в жизни. Затем это тело выбрасывается, отсекается от всех связей и чаще всего уничтожается. Проблема в том, что память, как проводить такую эвтаназию, тоже сохраняется в отрезанном теле, иначе целое будет замарано воспоминанием о самокалечении или суициде, потому преступнику надо сперва изобрести жуткую смертоносную ловушку для самого себя, а затем – уже отрезанным фрагментом – отчаянно пытаться из нее выбраться. При этом тела, вобравшие в себя самые темные черты души, как правило, проявляют больше решительности, чем обычные одиночные части, становятся более изобретательными и осторожными. Известны истории невероятных побегов и последующих погонь, а когда прародитель и его козел отпущения опознаны, встает трудный вопрос: нужно ли их насильственно воссоединять.