Дмитрий Володихин - Долиной смертной тени [litres]

– Иду, Эрни. – Ответила необычайно тихо. Неужто подменили мою Щепку?

Сейчас я уже научился думать о других женщинах, – помимо Лоры. Надо бы разучиться. Надо бы срочненько разучиться. Я слишком редко вижу ее. И я принимаю на борт слишком много страха, чтобы желать Лору с прежней силой. Я, черт побери, сбиваюсь с тонкой настройки. Худо все это… но куда деваться? И даже это нелепое создание, Щепка, офицер-который-навсегда, порой вызывает во мне увечные вспышки желания.

– Марек, Джоан, если вы еще не поняли, комментирую: объект НЕ УБОЙНЫЙ. Панфиром травить бы не стали, он за год не рассеется.

Ни за год, ни за два, ни за десять, ни за пятнадцать, ни за двадцать…

Марек откликается:

– А что тут? Есть соображения?

– Не надо думать, Марек, работать надо. Сейчас найдем и все узнаем…

Грохот. Скрежет. Грохот. Что-то покатилось. Что-то разбилось. С почином тебя, Джоан, с почином, милая, сегодня ты еще ничего не разбила, не раздавила и не расплескала. Вот, дебют…

– Не бойтесь, ребята, я какую-то ерунду свернула с полок… и… (грохот)… вот я (металл упал на металл)… выбираюсь (помехи)… из-под обломков…

– Помощь нужна?

– Нет, Эрни, что ты, я еще не старуха. Задержусь самую малость. Да.

Звук обрушивающегося неба.

– Ой.

– Джоан?

– Задержусь… немного.

Идиоты. Почему они такие идиоты?

Как выглядит переходная камера в ОМП-салон, я знал только теоретически. Но тут негде было особенно разгуливать, и я нашел ее минут за пять. А найдя, моментально узнал. Все-таки крепко нас дрессируют…

Зам е р. Есть что-то. И даже на панфир похоже. Не зря Грегор испугался, правильно он испугался, лучше лишний раз испугаться до полусмерти, чем оставаться до смерти храбрым. Для нашей работы храбрость неполезна… Да, на панфир похоже, но еще на полдюжины декоктов похоже в неменьшей степени.

VTQ? Амаранта? Мистралин? VTK-100m? «Поцелуй Нептуна»? GWGA? Нечто совсем уж экспериментальное? Не понимаю пока.

Подстыковываю дешифратор к электронному замку. Обычная процедура. И гробились на ней люди всего-то раза два за последние десять лет. На более простых вещах люди чаще гробятся. Или на более неожиданных. А эти десять секунд хоть и не самые опасные, зато самые страшные. Медлю, не нажимаю на клавишу запуска. Конечно, столько лет прошло, старинная защитная электроника – дерьмо, архаика, на один чих моей машинке… Нонсенс, тут и бояться-то нечего… Но каждого из нас когда-то предупредили: «Девочки и мальчики, эта дверь рассчитана на функционирование в двух режимах. Своего она пропускает, а чужого убивает». Наши, родной сборки устройства, и посложнее, и поопаснее, но на режим ликвидации их ставят редко. А женевцы – народ математический: либо единица, либо ноль; либо плюс, либо минус; либо свой, либо чужой; либо должен жить, либо не должен… Все, что посередине, как-то им на ум не приходит.

Выпить бы сейчас. И закусить грибным паштетом.

Жму.

И холодею от ужаса. Машинка работает бесшумно. Через десять секунд меня пропустят. Если не убьют.

Какого черта я не согласился на предложение Фишера? А? Надо же быть таким кретином…

Четыре дня назад, на уикенде, я был у Лоры. И как бы случайно, совершенно случайно, явился дальний ее родственник, господин Фишер. Невнятно представленный транспортник и большой любитель сухих вин. Лора упорхнула на кухню, обед у нее, видите ли, ожидает завершающих мазков… «Надеюсь, вы развлечете друг друга беседой!»

У меня стойкая антипатия к толстякам. А родственник-транспортник был безобразно толст. Мистер-свисает-отовсюду… И еще тонкоголос, просто рожден для детского хора. Как было бы хорошо не видеть его и не слышать!

Фишер говорил очень быстро и очень много. А улыбался постоянно и чрезмерно.

– …Послушайте! Послушайте! Я с огромным уважением отношусь к Биоаварийной службе. Сейчас ее работа, насколько я понимаю, представляет собой затянувшийся акт спасения планеты. Разумеется. Конечно же. Как жаль, что наше государство столь скупо финансирует ваше ведомство, очень жаль! Это от непонимания, всего вероятнее, или же от простой административной лени. Я прав?

Он был прав. Я кивнул.

– С другой стороны… послушайте! Послушайте! Поверьте, мне не хотелось бы задеть лично вас! И не должно создаваться впечатление, будто я пытаюсь влезть глубоко в коллективное сознание целой группы… Да-да. Я простой человек, я в этом ничего не смыслю…

– Простите, о чем вы?

– Я? Извините, я сбивчиво и невнятно объясняюсь. Как жаль. Очень жаль. Скажу напрямик, без предисловий: по-моему, работа биоаварийщика – один непрекращающийся ужас. Поток ужаса. Конечно же. Разумеется.

Я вздрогнул. Кем бы ни был этот Фишер, он попал в точку. Ужас.

– …Так вот, молодой человек… Вы позволите мне, старику, с высоты прожитых лет обращаться к вам так?

Киваю, хоть и не годится Фишер мне в отцы. Мне не жалко, я с ним скоро расстанусь.

– …Биоаварийная служба наших дней – это армия в зоне боевых действий, не иначе. Или я не прав?

– Вы правы.

– Послушайте! Послушайте! Любой честный, порядочный и здравомыслящий человек раз в жизни должен отдать долг своей стране. Так или иначе. Именно. Да. Это всегда тяжело, всегда неприятно, а иногда рискованно – кому-то что-то всерьез отдавать. Ваша служба очень быстро дает право сказать: «Больше я не должник». Я не слишком прямо и грубо выражаю свои мысли?

– Нисколько.

Если я и был должен в каком-то метафизическом смысле, то теперь уж точно расплатился сполна. Кстати, с кем? С планетой? С отцом? С прекрасным городом Серветом, где я нашел Лору? Наверное, оптом со всеми…

– Конечно. Несомненно. Тогда, простите, я позволю себе задать вопрос… мы с вами знакомы совсем мало, если не хотите, не отвечайте мне, да?

– Вопрос.

– Именно! Разумеется. А вам не кажется, что вы давно выплатили свой долг… в метафизическом смысле? Нет?

Ой, как непрост оказался улыбчивый Фишер…

– Не знаю, понравится ли вам мой ответ.

– Не беспокойтесь! Не беспокойтесь! Молодой человек, искренность – прежде всего.

– Возможно, эта служба – мое предназначение. Тогда дело совсем не в долге. Понимаете? Там я чувствую себя… как бы правильно сказать… там я чувствую себя на вершине.

Фишер энергично закивал. Растянул губы еще шире, налил себе вина, полез чокаться.

– Понимаю, понимаю. Определенно. Разумеется. А как же. Теперь я вижу: вы – нравственный человек.

Я пожал плечами. Странный разговор.

– Но все же послушайте меня, старика, послушайте! Заранее прошу извинить меня за простоту и дерзость моих слов. Да-да. Вы можете погибнуть в любой момент. И вам очень мало платят. Простите. Простите. Я прав? Простите.

– Прощаю.

– Да. Спасибо. Конечно. И даже очень порядочный, очень нравственный человек в таких условиях может однажды сказать себе: «А не стоит ли попробовать что-нибудь еще?» Иную, так сказать, жизнь. И я не вижу в этом никакого этического падения, а? Дороже жизни у нас ничего нет. А вы ведь итак уже закладывали-перезакладывали ее многое множество раз, нет?