Дмитрий Володихин - Долиной смертной тени [litres]

Он говорил очень тихо, мы затаили дух, стараясь не пропустить ни единого слова. Этот коротышка словно заворожил нас. Я видел его вживую первый раз, но ему удалось взять мое внимание в плен. Я чувствовал себя так, словно попал под гипнотическое воздействие.

– Что тяготит вас на протяжении всей жизни? Я вам скажу: это чувство долга. Оно и есть главная грязь! Вы облеплены связями с другими людьми, и чувство долга заставляет вас поддерживать их, укреплять их, становиться их рабами. Вам диктуют правила игры, вы подчиняетесь им. А законы любого общества в Ойкумене направлены к одному: заставить вас придерживаться этого курса, даже когда не срабатывают долг и нравственность. Я правильно говорю? Ответьте мне, братья солдаты, правильно ли я говорю?

– Ну, вроде правильно…

– А чо, всегда так было…

– Верно, верно.

Премьер-комиссар позволил себе краешками губ обозначить улыбку.

– Кто-то из вас сказал: «Всегда так было». Да! Так было всегда, и так не должно быть. Я знаю, тут есть ирландцы, англосаксы, скандинавы, финны, поляки, желтый народ, африканцы, славяне, немцы… Что вам дала принадлежность к вашим народам, кроме чувства пустоты? Если вы хотели что-то сделать для своего народа, то можете ли сказать: мой народ был мне благодарен, мой народ нечто сделал для меня? Нет, не можете, потому что все это блеф, иллюзия. Скажите мне, братья-солдаты, испытывал ли кто-нибудь из вас тяжесть родительской власти в детстве и юности? Я вижу улыбки у вас на лицах. Да! Конечно, да! А вскоре вы испытаете кандальную тяжесть брака и всех присущих ему обязанностей. Брак уходит в прошлое. Мы берем с семейных большой налог. Для чего, как вы думаете? Чтобы иго семейных уз стало очевидным для каждого кретина, который решился попробовать их на себе. А на старости лет каждый из вас рискует испытать ненависть собственных детей, ведь им тоже захочется свободы, им тоже старичье будет в тягость, им тоже не понадобитесь вы! И тогда вы станете воевать с собственным отродьем, воевать насмерть, за уважение, за власть, в конце концов, за собственное имущество. Или вы не понимаете, о чём я говорю?

– Да понимаем, в общем-то…

– У меня младший брат отцу в рыло дал. Так это он за дело, за дело!

– Что тут говорить, кому охота возиться!

Домбровски возвысил голос:

– Да! Возиться, как я тут услышал, не охота никому. Но долг, нравственность и закон заставляют. И принуждение к семье – самое жестокое и страшное издевательство над личностью в нашем мире! Пойдем дальше. Я знаю, что среди вас есть верующие. Пара иудеев, с дюжину мусульман, полторы дюжины вудуистов, кое-какая экзотика и даже христиане имеются, хотя казалось бы…

Он усмехнулся.

– Ну и, конечно, масса слабых людей, верующих в абстрактное Созидательное Начало. Якобы существует нечто великое, доброе, запредельно могущественное, и если у него… или у нее?…попросить что-нибудь в пределах разумного, может статься, подарок свыше прибудет. Что из этого следует? Для вас – ничего хорошего. Это новый долг, долг самый несправедливый из всех. Вы сами – боги, сами – герои, сами – творцы своей судьбы. Если у вас есть что-то, значит, вы сами добились этого и никому ничем не обязаны. Вы боги, говорю я вам! И те, кто служит любому культу, что они вам скажут? Прежде всего: «Вы обязаны!» Обязаны совершать те или иные обряды, обязаны подчиняться, обязаны платить, обязаны придерживаться пустых и бессмысленных запретов, обязаны ограничивать себя! Ограничение – вот ядро любой веры, вот сокровенный смысл любой религии! А правда, голая правда проста, я повторю ее: вы никому никогда ничем не обязаны. Все остальное иллюзия. Все остальное – обман. Все остальное – попытка уловить вас в сеть, а потом использовать на благо ловца. Разве вы сами не чувствуете правду моих слов?

– Да! Да! Мать твою!

– Так-то оно так, но…

– Достали эти проповедники! Я хочу просто жить!

– На хрен!

– Да! Да! Мать твою!

– Я бог и я хочу ссать.

– Слушайте его, в нем есть сила…

– Да! Энергия так и прет!

– Я тоже чувствую энергию…

– Да! Мать твою!

– Всех на хрен! Я посылаю всех на хрен!

Признаться, я тоже почувствовал веселье. Будто принял дозу слабенького, но качественного синтетического наркотика. Очень похоже. Приятно, черт побери. Из него вышел бы отличный спец по реал-тайм шоу.

Голос премьер-комиссара загремел, перекрывая общий гам:

– Я говорю вам: освободитесь! Я говорю вам: очиститесь! Вам никто не нужен, кроме вас самих! Вам не нужен ваш народ! Вам не нужна ваша вера! Вам не нужны ваши родные! Вам не нужны жены и дети! Вы чисты, как полуденный свет и ветер! Вы факелы чистого пламени! Я пришел, чтобы дать вам величайшую свободу!

– Да! Даааааааааааа! Даааааааа!

– Мать твою!

– На хрен!

– Свободу!

– Ширева!

– Баб!

– На хрен!

– Мать твою!

– Даааааааааааа!

И даже я, спокойный тихий человек, встал и крикнул: «Да! Давай!» Домбровски поднял руку:

– Братья-солдаты, тише! Мне осталось сказать всего пару слов.

Он подождал с четверть минуты и зал утих, как послушная овечка.

– О нас говорят: мятеж великорассов. Мы говорим: восстание чистого разума! Да, мы творим освобождение разума от кандалов долга. Те, кто не понимает истинного значения свободы, те, кто не чувствует истинного значения чистоты, убивают нас, желают исправить нас, уничтожить нас! А нам нужно немногое – только истина! Здесь и сейчас, в этих завшивленных казармах, рождается сверкающий младенец истины и свободы! Здесь и сейчас клокочет плавильный котел, где должны сгинуть все оковы, где должно сгинуть все лишнее. Посмотрите вокруг, посмотрите в глаза друг другу! Видите? Появляется на свет великая раса людей простых, равных, сильных и свободных!

Мой сосед справа сграбастал меня в объятия, а мой сосед слева сграбастал нас обоих. Их немытые тела воняли.

Вокруг – шумное братание.

– Нашему братскому воинству надлежит сделать последнее мощное усилие, последний удар. Может быть, именно ваш полк решит дело. Я вижу в вас, братья-солдаты, божественный порыв, божественный напор! Вы знаете, за что идете на войну. Да, сейчас вы попали в условия величайшей несвободы, но величайшая свобода ждет вас! Завоюйте ее! Завоюйте ее! Завоюйте ее! Весь мир – ваш!

Аааааааа! Грррррррр!

Зал рокотал, как водопад, зал издавал рык, словно зверь.

А я, что же я? Я всегда был сухим листом, кружащимся в воздухе, меня несло туда, куда дул ветер. Иногда я сопротивлялся внешнему давлению, но надолго моего сопротивления не хватало. Вот подрался я с вербовщиками, и разве не было ясно с самого начала, чья возьмет? Что закричало во мне и заставило махать кулаками? Какое-то архаичное зверство, иначе не скажешь. Избыточная тяжесть моей личности. А надо быть легче, легче, тогда ничто не ударит тебя достаточно сильно, чтобы разрушить… Как правило, мощный воздушный поток выдувал меня из очередного укромного местечка, вертел, нес и бросал, куда хотел. Да разве иначе было и со всеми нами? Мы, всё наше поколение, невесомы, просты, нигде не бросаем якорей, всюду чужаки и всюду живем легко. Мои родители, кажется, были сделаны из того же теста, но они умели сбиться в кучу, почувствовать своих, назвать общую цель… А мы… мы не то. Мы не столько живем, сколько носит нас по жизни, и это непередаваемо счастливое ощущение: лететь, ни о чем не думая, быть скитальцами, бегущими всего тяжелого, грязного, обязывающего… Премьер-комиссар точно подобрал ключик. Мы боимся и не любим все то, что способно придать нам вес. Мы ненавидим все то, что способно дать нам точное определение: ты, мол, то-то и то-то… Он, этот чудовищный. Домбровски, говорит: да, вы отяжелеете ненадолго; но ради вашего же блага! потом будете легки до прозрачности, и жизнь ничем не зацепит вас, не привяжет вам гири на шею. Верно, верно! К чему нам гири? Та самая тяжесть внутри меня, избыточный груз неведомого свойства, лукаво нашептывает: какие недобрые слова у этого комиссара! И я знаю: да, слова его лишены добра, но где в нашем мире сохранились залежи добра? Тут и говорить не о чем… Тогда груз мой, лишняя обуза, опять принимается за меня: коротышка просто владеет техникой накачки, накачал вас, карапузов, и отправит на разделку туш… А я уже лечу, я уже отверг мясные ассоциации, я слишком легок, чтобы задумываться над этим. Я не должен думать. Я воздушный корабль без штурвала. Прозрачная стихия вокруг меня подчиняется всеобщему потоку. Имя этому потоку – ликование. И я ликую вместе со всеми. Должно быть, мне не хватает простоты, но вот, я сломил себя, и мачты мои ликуют, паруса мои ликуют, шелковые вымпелы ликуют… пусть будет так. Пусть унесет меня, пусть закружит. Пусть моя жизнь понесется вдаль вместе с миллионами других жизней. Я просто сухой лист, свет звезды опаляет меня, ветер целует меня…