Роберт Хайнлайн - Расширенная Вселенная

Не имею ничего против всего вышеперечисленного… но почему же этот детский сад оплачивается из налогов? Хлеб и зрелища.

Впервые я начал замечать упадок образования в письмах моих читателей. Вот уже сорок лет я храню эти письма. Вскоре после Второй мировой я обратил внимание, что самые молодые читатели пишут не прописью, но печатными буквами. К середине пятидесятых упадок в чистописании и правописании стал очень заметным. Письмо сегодняшнего ученика средней или даже старшей школы обычно трудно, а иногда вообще невозможно прочитать: почерк ужасающий (в девяти случаях из десяти пишут мягким карандашом на заляпанной бумаге), правописание хромает, грамматика туманная и загадочная.

Мало кого из молодых людей сегодня учат, как складывать лист формата 8,5 × 11 дюймов, чтобы он уместился в конверт одного из двух стандартных размеров, специально предназначенный для этого формата.

А потом все эти особенности стали появляться и у студентов колледжей. Очевидно, «английского для тупиц» (как я слышал, в наши дни его преподают везде) недостаточно, чтобы исправить недочеты учителей средней и старшей школы, которых по большей части и самих не обучали должным образом.

Прогрессирующий упадок мне виден так явственно еще и потому, что часть писем приходит из-за границы, в частности из Канады, Великобритании, Скандинавии и Японии. Любой корреспондент из стран Содружества пишет аккуратно, разборчиво, грамматически и орфографически правильно, демонстрирует вежливость. То же можно сказать и о письмах из Скандинавии. (Подростки из Копенгагена обычно разговаривают и пишут по-английски лучше, чем большинство подростков из Санта-Круса.) Корреспонденты из Японии всегда пишут аккуратно, но иногда у них странный синтаксис. Вот уже четыре года мне регулярно пишет один молодой человек из Токио. В первых письмах почерк был почти каллиграфический, но я едва понимал суть предложения. Сейчас, четыре года спустя, почерк не изменился, но автор превосходно овладел грамматикой, синтаксисом и стилистикой, лишь иногда необычный выбор слов придает письму экзотический колорит.

Наши государственные образовательные учреждения больше не предоставляют качественное образование. Мы по-прежнему сильны в точных науках и инженерном деле, но даже студентам этих специальностей сильно мешают недостатки начального и среднего образования, а также сокращающееся финансирование исследований и на государственном, и на частном уровне. Одного только этого серьезного упадка в образовании достаточно, чтобы уничтожить нашу страну… Но никаких мер я тут предлагать не стану, потому что единственные меры, которые, по моему мнению, помогут, настолько радикальны, что их можно счесть неслыханными.

Средняя школа, в которой я учился (с 1919 по 1924 год), стала одной из первых, где ставили эксперимент по разделению на среднюю и старшую среднюю школу. Сначала последние два года в средней школе – неполная средняя школа, а потом еще три года старшей средней школы.

В последнем классе неполной средней школы функционировало одно младшее отделение корпуса вневойсковой подготовки офицеров резерва, а в старшей средней школе – два старших таких отделения. За курсы военной подготовки не ставились оценки, они не были обязательными; никто не призывал и не отговаривал детей туда ходить. Мальчик мог записаться или не записаться, в зависимости от собственных и родительских предпочтений. Некоторые школьники, только закончившие предпоследний год неполной средней школы (в возрасте около тринадцати), едва в состоянии были поднять винтовку «Спрингфилд».

В Канзас-Сити квартировал полк Федеральной Национальной гвардии США: одно санкционированное занятие строевой подготовки в неделю – по три часа вечером каждую среду, – за которое рядовой получал шестьдесят девять центов, рядовой пехотного класса – доллар, а капрал – аж целый доллар и восемнадцать центов.

Но этим обязательным и оплачиваемым занятием дело не ограничивалось: почти половина полка являлась по воскресеньям в «Военный загородный клуб» – огромный лес, который потом усилиями его членов превратился в стрельбище с помещением для встреч, конюшней и так далее. За воскресные собрания ничего не платили. Ежегодные военные сборы продолжительностью в две недели оплачивались. Почти для всех членов полка это были единственные каникулы (тогда две недели считались стандартным сроком).

Комплектация личным составом в том полку составляла около 96 %.

Где-то в 1921 году Конгресс санкционировал создание Службы военной подготовки гражданского населения (СВПГН). Организация оказалась весьма популярной. Кандидат в течение четырех лет проходил летом месячную подготовку на военной базе и в результате мог (если демонстрировал удовлетворительные отметки) получить звание офицера запаса. В СВПГН для гражданских действовала военная дисциплина, но под трибунал их не отдавали. Нарушившего закон могли отправить домой или выдать гражданской полиции, в зависимости от тяжести проступка. Но таких было очень мало.

Кандидатам из СВПГН оплачивали дорогу туда и обратно по три цента за милю – и больше ничего.

В 1925 году я стал курсантом военно-морского училища. На это место претендовал пятьдесят один профпригодный кандидат.

Двести сорок человек из моего класса успешно закончили обучение; сто тридцать выбыли. Лишь один человек из этих ста тридцати ушел добровольно, всех остальных отчислили принудительно, большинство – на первом курсе за академическую неуспеваемость (обычно в области математики), других – на следующих трех курсах за академическую неуспеваемость, по спортивно-физкультурным показателям или другим причинам. Несколько человек отчислили в день выпуска, потому что они не прошли медицинскую комиссию, необходимую для присвоения звания. Еще трое где-то год прослужили на флоте, а потом подали в отставку, но эти трое добровольно поступили на военную службу после нападения на Перл-Харбор. Двадцать восемь человек из тех ста двадцати девяти отчисленных смогли вернуться на действительную службу во время Второй мировой.

Таким образом, за исключением четырех человек, все мои одноклассники оставались на флоте столько, сколько флот готов был их терпеть. Около 25 % погибли при исполнении или позже от ран. Ни разу ни в Академии, ни на флоте я не слышал, чтобы курсанты или офицеры выражали желание отчислиться или уйти в отставку. Вполне вероятно, что кто-нибудь обдумывал такую возможность, но в разговорах все безоговорочно соглашались, что флот – это наша жизнь, наш дом и уйдем мы либо ногами вперед, либо если нас выдворят на пенсию по старости.