Ольга Дернова - Реальность 7.11 [СИ]

Совсем не помню, как я спускался по лестнице, волоча за собой ога. И как я вошёл в свою бывшую квартиру — тоже. Но я увидел пустую и даже как будто чистую дорожку линолеума, на которую слева падал большой и яркий прямоугольник света, и бессознательно потянулся к нему. Комната, куда я попал, была невелика и забита мебелью; большую часть пространства занимала кровать, стоящая поперёк прохода и покрытая рыжим плешивым ковром, на который я и повалился. И был блаженный промежуток беспамятства, на протяжении которого я не думал, не боялся и не печалился; только следил, как ползёт по закрытым векам тёплый солнечный луч. Свет был мягким и лёгким, но, соскальзывая ниже, к месту, где моя щека смыкалась с жёсткой щетиной ковра, медленно переключался с прозрачно-жёлтого на густо-пурпурный. Я ещё лежал на боку, неподвижно, как спящий, однако тяжесть, хлынувшая в мои руки и ноги, вернула мне привычные ощущения. А вслед за переменой освещения и тяжестью пришли голоса.

Сначала они звучали слабо и неразборчиво, омывали меня со всех сторон, как это бывает в многоквартирных домах. Шкворчание пищи на сковородке, плеск льющейся воды, стук ножа по разделочной доске — всё это на фоне мирной семейной беседы. Будто бы компания людей неподалёку собралась на ужин. Потом наступила пауза, прерываемая звяканьем столовых приборов, и голоса возобновились чуточку ближе и отчётливее. Или это я настроился на нужную волну и начал улавливать больше. Беседовали два голоса, женский и мужской, женщина спрашивала: «А что она..?», мужчина бубнил в ответ свою историю. Интонации и тембр казались до крайности притягательными, я сам не заметил, как распахнул глаза и всё напряжённее начал вслушиваться. Они чередовались: «…Аню вести к врачу в конце недели, а у нас на работе…» — это женский; «Шли их куда подальше, у тебя скоро отпуск…» — мужской, и опять женский: «Мы этим летом поедем к морю?» Я видел Афидмана, он лежал рядом со мной, на спине, неподвижными глазами сверля потолок, и в углах комнаты уже копились вечерние тени, а свет опустился к подножию стены и превратился в огненные руины. Я воспринимал это как-то вскользь: весь мой слух, всё внимание сконцентрировались на звуках семейных посиделок. Ужинали в паре шагов отсюда, на кухне; осознав это, я покрылся ледяными мурашками. Они заканчивали трапезу, опять из крана лилась вода, женщина собирала со стола посуду. Мне казалось, я вижу, как она перемещается между мойкой и обеденным столом, чуточку полная, но ловкая и сноровистая. Мужчина был худой и смуглый, он сидел у края стола, положив расслабленную руку на столешницу. На тыльной стороне ладони синела самодельная татуировка. «Ладно, пойду покурю», — сказал он. Женщина ответила: «Посмотри, как там Санёк, ещё спит?» — «Дрыхнет, а как же», — добродушно протянул мужчина. «Проснётся голодный, вот тут на плите…»

— Мама! Папа! — крикнул я. И, кубарем скатившись с кровати, в два прыжка добрался до кухни. Там было пусто, темно и тихо. Я стоял в центре холодного помещения и, тяжело дыша, озирался вокруг. На эту сторону дома уже пробрались вечерние сумерки, и окно окрасилось в сочный синий цвет, не разбавленный фонарями. Воздух тут был сухой, переложенный мелкой пылью, окутанные ею предметы утратили знакомые очертания. Только в правом углу мерцала светлая точка на изгибе крана. Я подошёл, наощупь открутил вентиль. Воды не было. Я оставил кран в покое и придирчиво исследовал тишину, но это был напрасный труд. Голоса, вспугнутые моим вторжением, не возвращались.

Невозможно подобрать правильные слова ко всему тогдашнему сумбуру, царившему в моей голове. Образы помещений двоились, наслаивались друг на друга, но все безмолвно взывали, тесня друг друга: «вот, это мы, мы и есть настоящая и единственная реальность!» Я уже перестал понимать, что из увиденного и услышанного было галлюцинацией, а что происходило на самом деле. И не сразу вычленил из хаотичного мельтешения образов новую резкую трель, разрезавшую воздух. Она повторялась через равные промежутки, с механическим упорством. После дюжины повторов я понял, что это такое. Рядом, в прихожей, звонил стационарный телефон.

Шаркая подошвами, я доплёлся до коридорной тумбы и какое-то время тупо стоял перед аппаратом, в слабой надежде, что он скоро заткнётся. Но трель настырно буровила уши. Что ж, вяло подумал я, будет одной галлюцинацией больше. И снял трубку.

Моё «алло» пробудило глубины эфирного моря, они разразились серией шорохов и тресков, сквозь которые эхом прошелестело ответное «алло», парное моему приветствию. Потом телефонный собеседник сказал:

— Привет.

Голос его звучал знакомо, но как-то скованно. Как у человека, который долго не звонил старому приятелю, а теперь заранее смущается, гадая, с чего начать разговор. Но я-то не знал, с кем общаюсь, поэтому спросил в лоб, почти машинально:

— Кто это говорит?

— Это я… — Новый набор помех. — …сбор… Собирайся и уходи, скоро нагрянет Изменение! Слышишь меня?

Последнюю фразу он, наверное, прокричал в трубку, поэтому её я услышал ясно. Это меня встряхнуло, вернуло к насущному положению дел.

— Когда?! — завопил я в ответ. Эхо моего крика пролетело сквозь покосившуюся входную дверь и раскатилось по лестничной клетке. Я поёжился и понизил голос.

— Когда Изменение?

— Скоро! — повторил этот долдон. — Начнётся вот-вот! Но это не главное, что я долж… — Новый треск в трубке не дал ему закончить фразу. — Послуш… Я тоже ограничен по времени, так что не перебивай больше.

Он заговорил быстро-быстро, периодически пропадая, я улавливал только отдельные слова:

— То, что ты слышал, не галлюцинация! Не волнуйся об этом… видимый ЗоНеР… реалом… защита от дураков… просто слепок с настоящ… — И, напоследок, чётко и громко:

— Туда ещё можно прорваться.

Это была абракадабра, смесь обрывочных фраз, но его напор пробил стену моего безразличия.

— Что от меня требуется? — сказал я.

— Возвращайся. Быстро. И запомни: ни в коем случ… фидмана!

— Что? — в нетерпении я опять повысил голос. — Не терять Афидмана?

С той стороны послышался громкий неприятный щелчок, собеседник буркнул непонятное, и связь прервалась. После нескольких коротких гудков трубка умолкла. Я озадаченно потряс её, пошевелил телефон — по линолеуму заелозил оторванный провод. У меня в руке был только мёртвый кусок дешёвого пластика.

Я вернулся в бабушкину комнату — там было светлее, чем в остальных частях дома. Наклонился к огу: тот лежал в прежней позе и беззвучно дышал, на шее пульсировала жилка. Я присел на край кровати и крепко задумался. Последнее услышанное слово звучало как «потеряй!» Так мне, во всяком случае, показалось. Должен ли я был «потерять» Афидмана в ЗоНеРе? И не оправдываю ли я этим призывом собственное нежелание возиться с огом? Я не отследил, с какого момента это началось, но его безволие меня бесило. Мысль о том, что придётся тащить его на своём горбу всю обратную дорогу до города, вызывала во мне только протест. Наверное, я чересчур много вытерпел из-за него.