Александр Бачило - Небо цвета шартрез

— А меня кто-нибудь спрашивал? Вас вот спрашивали? И потом, я крайне редко его включаю.

Очень удачно все же, что у меня настроена опция сокрытия эмоций.

Луддитов я не люблю особой нелюбовью с тех самых пор, как почти месяц гонялся за создателем «Девлет-Гирея» и «Наполеона». Первым появился «Девлет-Гирей». Используя дыры в коде муниципальных каналов, вирус в самые неожиданные моменты заставлял юзеров поверить, что вокруг бушует пламя пожаров. Сделано было, кстати, весьма талантливо — в первый раз поверил даже я. Код, обрывки которого нам удалось заполучить, писал настоящий виртуоз. Предполагалось, что от ужаса горожане примутся массово отключать аугментацию и хотя бы временно выбираться в реальный мир. Но юзеры просто переключали каналы и заваливали жалобами контроль качества. «Наполеон» действовал хитрее. У него был меньший охват аудитории, зато «пожары» случались одновременно по всей муниципальной сетке. И вот тогда люди действительно побежали в реальность. Шок, психозы, переполненные больницы. Преступника, кстати, мы так и не поймали.

Иной раз я думаю, что общество наше даже слишком толерантно. Судите сами: только бесплатных каналов аугментированной реальности в Москве около сотни. И бессчетное количество платных. Нетка уверяет, что каждый день в каталог добавляется не менее дюжины новых. Не нравится современная Москва? Пожалуйста, семнадцать тысяч официальных футуристических модификаций и сотни тысяч исторических. Иные отличаются друг от друга такими незначительными деталями, как орнамент на изразцах фасадов. А ведь есть еще джунгли, инфернальные пещеры, инопланетные рассветы, постапокалиптические закаты. Все есть. Мешает городской шум — аугментация отфильтрует его. Мешают люди — аугментация спрячет их от тебя и, если надо, тебя — от них. Я вот люблю зиму, покой и девятнадцатое столетие. И предсказуемость, конечно. Постоянство. Для меня и таких, как я, существует «Старая Москва».

Но недовольные всегда были, есть и будут. Около пяти процентов жителей города не используют аугментацию или используют ее крайне редко. Не представляю, как им удается с такими предрассудками выживать в мире, где практически вся социальная жизнь замкнута на визуальные интерфейсы дополненной реальности. Но это — личное дело каждого. А вот детей-то зачем калечить?

Ладно, нерф с ней, с аугментацией. У Нетки есть и другие протоколы слежения.

— Не может быть, чтобы совсем не было ключа, — сообщил я тоном, каким учитель убеждает первоклашек, что земля — таки да, круглая. — А телеметрия? Вы же в городе живете, здесь никак нельзя без телеметрии. Без нее Нетка… то есть интеллектуальная сеть города не впишет вас в карту движения.

Я не стал пока напоминать о последствиях нарушения закона о всеобщем телеметрическом учете. Да она меня и не слушала. Нечаева вновь посмотрела на небо, взгляд ее был полон совершенно нечеловеческого ужаса.

Тогда я догадался наконец переключиться на технический канал — и мир вокруг сделался скоплением многоцветных инфопотоков во тьме. Подумал мельком: вот в каком окружении следует переживать полеты, настолько оно далеко от всего человеческого и естественного.

Технический канал — стык двух максимумов. Максимум информации от Нетки, которую способен воспринять человек, и максимум приватной информации, разрешенной к сбору, хранению и интерпретации без дополнительных условий. Статистика использования аугментированной реальности в общественных местах — в зоне пересечения этих максимумов. Нечаеву технический канал окрасил в цвет бледной фуксии. Над ее головой светилось окошко контекстной справки: «Сакура: эмоции, которые управляют миром». Мать моя женщина, да у нее там сейчас лютует буря, рушатся дома и деревья уносит ураганом. «Сакура» — канал экспериментальный и удивительно пластичный, с максимальной чувствительностью к эмоциональному фону юзера. Не представляю, как он попал в муниципальный пакет, да еще и в качестве настройки по умолчанию.

По протоколу я имею право и возможность переключать каналы свидетелей. Сложно, например, допрашивать человека, который искренне убежден, что ты зомби, пришедший за его мозгом. Так что своим правом и возможностью я воспользовался и на этот раз. Зубы заранее заныли от предвкушения лавины бюрократии, которую вызовет это мое вмешательство.

Я отправил ее на «Первый Московский», а себе включил «Старую Москву». Многоцветная тишина технического канала сменилась покойным гомоном рынка. Ряды палаток протянулись из конца в конец Смоленской площади. Снег пронзительно поскрипывал под валенками досужих покупателей и озябших продавцов.

— Что делает жена, когда мужа дома нет! — протяжно выкрикивал книготорговец, резво приплясывая с лотком на животе. — Невероятные похождения отважного сыщика Ната Пинкертона! Половой вопрос и половой ответ от профессора Фрейда!

— Духи «Коти́» на золотники! Персидский от клопов порошок! — перекрикивала его вертлявая мещанка в плюшевом жакете и высоко шнурованных ботинках, видимо, только что выскочившая из тепла керосинной лавки, чтобы убежать тотчас в темную пасть мясного ряда.

— Рубец! Горячий рубец! — басовито, как большие трубы органа, гудели торговки, накрывавшие своими необъятными юбками горшки с парящим варевом.

— Пильсины, лимоны хороши! — перекликались фальцеты зеленщиков.

— В эдакой обстановке толкового допроса не получится, — проворковал мне прямо в ухо нежный девичий голосок. Оглянувшись, я увидел барышню в круглых очках без оправы, в лисьей горжетке поверх стеганой душегрейки, плотно облегающей хрупкую фигурку. А потом со мной проделали то же, что я сам проделал с Нечаевой. Мне насильно переключили канал.

Изящным жестом девушка, в контексте «Первого Московского» выглядевшая куда современнее (очки между тем остались на месте, что за прихоть?), отправила мне временный ключ (Арина Луцкая, восемнадцать лет, стажер службы безопасности архитектурного отдела). Я ответил тем же — пустая формальность, Арина, разумеется, прекрасно знала, с кем имеет дело.

У нас с архитекторами отношения примерно такие, как у мушкетеров короля с гвардейцами кардинала. Казалось бы, делаем одно дело, только в разных слоях реальности. А вот поди ж ты.

— С каких пор архитектурный отдел интересуется пропажами детей? — спросил я, не удержавшись от неприязненных ноток и надеясь, что мой блокиратор эмоций сработает как следует. Не сработал — это я увидел по лицу Арины. Она скрывать эмоции даже не пыталась.

— Не переживай, инспектор, детишек я у тебя отбирать не стану, — в ее голосе прозвучала неприкрытая ирония.