Дарья Кандалинцева - Кого не видят глаза [litres]

– Даф?

Она вздрогнула, невольно вернувшись в настоящее. Лир остановился, преградив ей дорогу, и его черные глаза с тревогой смотрели на ее.

«Но ведь это не Тер. Это Лир, и я его ненавижу!»

Он был сыном убийцы, кровожадным бездушным негодяем в понимании Даф столько лет, что она не могла вот так враз взглянуть на него иначе. Год за годом она вынашивала планы, мечтала и грезила пронзить его злое сердце своим клинком, а теперь оказывается, что это сердце всегда любило ее?

Фомор, недостойный жизни, – таким Дафна привыкла его видеть. Как бы она ни старалась вчера убедить всех вокруг, что все хорошо, что ее горю конец, это вовсе не так.

«Как я могу глядеть на него по-другому? Может быть, внутри он все тот же Мунвард, но снаружи… Как заставить разум поверить душе?»

Пронзительный взгляд Хэллхейта продолжал изучать даитьянку, ожидая ответа.

– Я понимаю, почему ты скрывал правду, – сказала Дафна тихо.

– И я бы скрывал вечно, если бы меня не вынудили обстоятельства, – ответил Лир. – Иногда жить легче без правды, верно? Иногда ложь принять проще.

Он вздохнул, тяжело, с неуловимой для слуха, но ощущаемой для сердца печалью, и опустился на ступеньку стоящего у дороги обветшалого дома.

Немного помедлив, Даф все же присела рядом. Она безумно хотела почувствовать себя как когда-то – спокойно и уютно, вместе с любимым человеком. Что же мешало ей? Неосязаемый барьер, страх перед чем-то неизведанным, новым, тянущий в пучину сомнений.

– Мне кажется, – начала она неуверенно, – я совершенно ничего о тебе не знаю теперь. То есть… кто же такой Лир на самом деле? Кем был Тер все эти годы? Каково это, иметь две жизни?

Лир ответил не сразу, долго и неподвижно глядел на сухую траву под ногами. На его лбу пролегла глубокая морщина, выдавая внутренние метания.

В какой-то момент он стал походить в глазах Дафны на искусно вырезанную статую. Кожа, содранная на костяшках пальцев правой руки, обветренные губы и безобразный шрам, край которого выглядывал из-под ворота куртки на шее, – все до боли реалистично, но неподвижно, как камень. Лишь черные пряди волос, позабывших, что такое стрижка, треплет непокорный ветер. Кажется, время остановилось, и пока небеса не рухнут, даитьянка будет смотреть на застывшее изваяние.

– Представь, ты идешь по улице, – вдруг заговорил Лир, вновь заставив ее вздрогнуть, – и знаешь о себе все: свои силы и слабости, кто твой друг и кто враг, кто заслуживает любви, а кто смерти. Идешь уверенным, твердым шагом, потому что ты сам контролируешь свою жизнь и каждого, кто в нее входит.

Лир покачал головой, но не повернулся к Даф, а уставился в пустоту перед собой, точно видел призрака.

– А потом неожиданно, как ураган в лесной долине, все это исчезает. Мир тускнеет перед глазами, в голове, как наяву, оживает яркая картинка событий, которых не было в твоем прошлом, и затмевает все радости и беды твоего настоящего. Другая жизнь, другие люди, чужое счастье, чужая любовь…

Дафна молчала, опасаясь даже ненароком прервать рассказ. Она понимала, что Лир – Тер – описывает то, что привело его сюда, в этот самый момент, к ней, на эти ступеньки, но ощущение было таким, словно говорит он о нынешней жизни Дафны, а не своей собственной.

– …Произойди такое однажды, и можно забыть. – Фомор нервно усмехнулся. – Дважды – можешь напиться до потери сознания и сделать вид, что ничего не было. Галлюцинации сумасшедшего. Но когда раз за разом несуществующие воспоминания смерчем врываются в твою память, лишают рассудка и последней веры в действительность, ты медленно и уверенно сходишь с ума.

Не поворачивая головы, Лир резко перевел взгляд на Дафну, и ее сердце пропустило удар. На долю секунды в зрачках Хэллхейта промелькнул клубящийся огонь безумия. Дикий зверь, загнанный в клетку, смотрел на Дафну одновременно с любовью и ненавистью, не зная, что одержит в конечном итоге верх.

– Ты спрашиваешь, каково это, иметь две жизни? – шепотом спросил он. – Это все равно что жить в аду, быть не в силах сбежать и в конце концов научиться наслаждаться сжигающим тебя вновь и вновь пламенем.

Никогда прежде Дафна не видела такой искренней боли на лице Хэллхейта. Невыносимая тоска и желание его утешить вдруг всецело поглотили ее.

– Я однажды прокрался в Суталу, – продолжал Лир. – Увидел тебя и понял, что знаю: твоя поступь, твой профиль, каждый изгиб твоего тела… Я помнил все, Дафна. Помнил, каково сжимать твою руку в своей, каково прикасаться к твоим плечам.

В сердце защемило.

– А ты прошла мимо, конечно, меня не узнав. И в тот самый момент мне отчего-то стало так страшно… Даитьянка, которую я должен был ненавидеть. И ненавидел! Всем сердцем. Но лишь потому, что любил всей душой.

Из груди Хэллхейта вырвался сдавленный смех, и по спине Даф леденящей змейкой побежали мурашки.

– Ты была пламенем моего ада, Аурион. Я сотни раз ходил за тобой, воображая, что вот-вот ты завернешь в пустой переулок, мой кинжал ненароком скользнет по твоему горлу, и моим мукам конец. Но каждый раз, когда представлялся случай, я сбегал как последний трус, понимая, что если останусь, то не сдержу желание поцеловать тебя.

В горле пересохло. Даф помнила, как часто, будучи на Земле, чувствовала спиной обжигающий взгляд. Точно знала, что это фоморы, хотя ни разу так и не смогла уловить, кто конкретно ее преследует.

– Вся жизнь стала сплошным дежавю. Воспоминаний становилось все больше, – говорил Лир, глядя в небо, – и прошлое, которого никогда не существовало, делалось все сильнее. В один прекрасный момент я перестать быть тем Лиром, что знал врагов и друзей, знал, кто есть кто. Кто есть я .

– Ты нашел выход, – рискнула вымолвить Дафна.

– Наши сны? Они никогда не были выходом. – Он наконец повернулся к ней. Их лица разделяли жалкие сантиметры, но расстояние казалось чудовищно огромным. – Я видел, какую боль причиняю тебе, Даф. Как ты начинаешь верить в фантазию больше, чем в реальную жизнь. Я не хотел так, но каждая наша встреча была для меня как лекарство, возвращала в мечту, возвращала к тебе. Я не мог остановиться.

– Но…

– Признаться? Ха! Стыд и позор, Элеутерей Мунвард, которого уважал каждый даитьянин, носит обличье фомора!

Выдохнув, Лир склонил голову и закрыл лицо руками, точно презирал самого себя. Солнце взошло уже высоко, несколько сонных жителей мирно побрели вдоль дороги по своим делам, но никто не пытался ограбить или убить другого при свете полуденной звезды.

– Знаешь, – Даф сделала паузу и сжала собственные руки в замок, как будто это чудесным образом могло скрыть крадущийся по телу озноб. – Я всегда верила, что любовь рождает не то, что снаружи, а она вечно живет ради того, что внутри.