Дэвид Кепп - Ниже нуля [litres]

Но он выглядел в принципе неплохо по сравнению с оленем, на котором стоял.

Вечер вторника, еще сорок восемь часов назад, начался для Муни как нельзя лучше. Чтобы немного развлечься, он пошел в кино, но сначала заскочил в магазинчик «Напитки и сыры Тардика» за охлажденным вином «Бартлс энд Джеймс» с ароматом экзотических ягод и взял сразу шесть штук. Ему не то чтобы сильно нравилось подобное пойло, зато оно было холодным и в пластиковых бутылках. Крышки отвинчивались, и они не гремели бы, если случайно уронить, скажем, четвертую емкость на пол.

В последнюю такую «Ночь в Кино с Вином» бутылка выскользнула из его измазанных попкорном пальцев, и грохот от нее, упавшей на бетон и покатившейся по наклонному полу, не утихал, наверное, минут тридцать. Почти весь зал уставился на Муни, который прирос к своему креслу, сидя под молчаливыми осуждающими взорами аудитории кинотеатра.

Поэтому теперь он будет умнее. Он возьмет пластик.

Охлажденный алкоголь идет легко, проблема только с головной болью от сахара, но если принять пять-шесть таблеток Адвила» [5] Ибупрофен, обезболивающее и противовоспалительное средство. , все в норме. Муни был большим любителем витамина А и никогда не покидал дом без него, а потому к моменту, когда он выехал с бутылкой виски «Чивас Ригал» на шоссе 16, он был более чем в порядке. Он чувствовал приятное опьянение, да и фильм оказался неплох: достаточно бессмысленный, чтобы можно пропускать целые куски, но и не настолько туп, чтобы потом стыдиться самого себя.

Его можно было смотреть, даже не зная языка.

Вдобавок Муни сберег бутылку на обратную дорогу, и она не успела нагреться. Жизнь бывает классной.

Он проехал три светофора, прежде чем открыть ее, следуя собственному жесткому правилу: никогда не пить за рулем в оживленной части города. Он даже редко писал сообщения или лазил в Сеть, когда вел машину, разве что, как вы понимаете, иногда – и быстро.

Он был сознательным гражданином, который беспокоился о ближнем своем, поэтому не открыл шестую бутылку, пока не выехал на протяженный, долгий, полутемный прямой участок дороги перед крутым поворотом.

Ты бы, конечно, очень хотел, но не сможешь винить в аварии «Бартлс энд Джеймс». Это несправедливо. Да, алкоголя в крови Муни было в районе 0,15 промилле, реакция у него притупилась, но сто десять килограммов агрессивного тупого животного, выскочившего на дорогу из никуда и замершего на центральной полосе темного шоссе прямо на середине поворота, – этого ублюдка тоже стоило включить в уравнение. Встреча подобна вмешательству Судьбы, и роль тупого оленя – простите, прекрасного Божьего творения – была ограничена рамками его скудного мозга.

Он замер, когда машина приблизилась на фатальные пятнадцать метров – просто пригнулся, наблюдая, как на него несется Смерть.

Раз уж у нас есть отличный повод для клише, то первыми в оленя ударили фары.

Дальнейшее превратилось в отвратительное месиво. Муни запаниковал, и остальные события практически сгладились из памяти. Оно и немудрено: мир-то вел себя столь непривычно!

Однако он не забыл, что стоял над раненым животным, глядя на его скрученное от боли туловище и держа отцовский револьвер двадцать второго калибра. Муни брал пушку с собой специально для таких случаев, которые, верите или нет, были здесь не так уж редки.

Он знал, что должен сделать: прицелиться, спустить курок и избавить несчастную тварь от страданий, как и следует поступить порядочному человеку. И никакие законы, ни Божеские, ни человеческие, этому препятствовать не будут. Олень явно мучился, его рот беззвучно открывался и закрывался, жизнь покидала его вместе с кровью, стекавшей на горячий из-за небывалой жары асфальт.

Давай, ну же. Но Муни еще никогда никого не убивал (по крайней мере, насколько он знал). Он и мух старался не трогать: они странным образом погружали его в размышления о своем месте во вселенной. Иногда он чувствовал себя почти буддистом – это вроде они вечно талдычат о перерождении. Или индийцы? Не важно. Он всегда заботился обо всех живых существах и любил их. Таков был Муни. И теперь он стоял лицом к лицу с…

БАХ . Револьвер выстрелил, пока Муни думал о высоком, и выстрел пришелся оленю в живот.

Зверь закричал еще громче.

О, прекрасно, теперь я подстрелил гребаного оленя – как такое вообще произошло? Я ведь сочувствующий, добрый, гуманный человек и – Господи, что за жуткие звуки издает мерзкое животное? Мне так плохо, а оно еще кашляет кровью.

И тут Муни заполнило некое чувство, не вина, не мучительные размышления, не теплое молочко сострадания, но новая для него эмоция.

Ярость. Чистая и неприкрытая – на безмозглую тварь, которая испортила ему вечер, нагадила в душу и повредила переднее левое крыло машины.

Он поднял револьвер, направив его в голову оленя, и выстрелил еще раз. И еще.

Вообще-то теперь все походило скорее на убийство, чем на акт милосердия, если уж говорить о карме.

В машине Муни разрыдался и плакал четверть часа. Если честно, теперь он чувствовал разливающееся в нем чувство вины: и ощущение оказалось более знакомым, чем тот непривычный опыт, который он испытал совсем недавно. Но что ему теперь делать? Бросить на дороге мертвого оленя с тремя сломанными ногами, пулей в животе и еще четырьмя в голове? Нет, это уж совсем дико.

Он задумался, и потому олень покинул асфальт и перекочевал в багажник автомобиля.

Зрелище, как Муни, весом пятьдесят с лишком килограммов, пытается втащить мертвую неповоротливую тушу весом в одну восьмую тонны в багажник, стало бы шикарной немой комедией. У него бы это заняло целую ночь, если бы не проезжавший мимо в своем новеньком «Лексусе» Томми Сайпель.

Он видел, что случилось, притормозил у обочины и задал Муни один вопрос:

– Ты нажрался?

И чувствуя, что ответ будет утвердительным, помог втащить изувеченного оленя внутрь. Захлопнув крышку багажника, вытер окровавленные руки о футболку Муни, и сказал на прощание:

– На твоем месте я бы побыстрее свалил отсюда, – и уехал своей дорогой.

Муни сразу распознал добрый совет, который оказался самым лучшим за многие годы. Поэтому он прыгнул за руль, и сделал как сказано, уехал с мертвым грузом на душе.

И пока он мчался вперед – не зная точно, куда, – он начал думать об олене в те последние моменты, когда выстрелил ему в живот, когда животное начало плеваться в него, и снова разозлился. Что именно его задело? Отчаяние полумертвой твари, которая перед смертью обвиняла его в том, что он не мог справиться даже со столь простым делом, как убийство из жалости? А может, животное посчитало его неумелым слабаком, неспособным довести дело до конца? Эти мысли вызвали бурю дурных, неуместных воспоминаний, но ведь он со всем разобрался, да?