Илья Варшавский - Сборник

Линьков всегда приходил задолго до указанного часа и ждал в коридоре на жесткой скамейке рядом с омерзительно пахнувшей урной, полкой окурков. Ждал, пока напротив не открывалась дверь, обитая коричневой клеенкой, и следователь не говорил с порога:

— Заходите, Линьков!

В том, что этот седой, небрежно одетый человек с холодными, враждебными глазами называл его не "товарищ Линьков" и даже не "гражданин Линьков" было что-то унизительное, наводящее на мысль о тюремных камерах и исправительно-трудовых лагерях.

Вообще, следователь вел себя странно, совсем не так, как это бывает в кино и детективных романах, допрашивал Линькова он как-то нехотя, не скрывая своего презрения к нему, часто курил, подолгу задумывался, морща изуродованный шрамом лоб, и по нескольку раз возвращался к одному и тому же вопросу. У него была цепкая память на мелочи, и он часто указывал Линькову на неточности в его повторных показаниях, неточности, которые казались Линькову совсем несущественными. Линькову тоже мучительно хотелось курить, он как-то даже попросил разрешения, на что следователь сухо ответил:

— Тут не курилка.

Линькову приходилось рисовать схемы, обозначая крестиками и кружками места, где он лежал, где прятался, где, по его мнению, в это время находился Папава, а два раза следователь возил его в парк, где Линьков заново переживал свой позор.

Обычно следователь был вежлив и только раз вышел из себя. Случилось это, когда Линьков не глядя подписал протокол допроса.

— Почему не читаете? — спросил следователь.

Линьков в этот день устал больше обычного от бесконечно повторяющихся вопросов и равнодушно ответил:

— Я вам доверяю.

Следователь неожиданно покраснел, хлопнул, что есть силы, по столу левой рукой, на которой не хватало четырех пальцев, и заорал так, что у Линькова зазвенело в ушах.

— Мне нужно ваше доверие, как прыщ на заднице! Вы обязаны проверить каждое слово, ведь от этого зависит судьба вашего товарища! Впрочем, — добавил он, внезапно успокоившись, — какой вы товарищ? Вы из тех, с кем, как говорится, в разведку не ходят.

Линьков сделал вид, будто читает свои показания, а тем временем думал, что вот этот человек, сидящий напротив, который в отцы ему годился, вероятно не раз ходил в разведку и с такой же брезгливой складкой у рта вонзал нож в спину часовому. На войне свои законы. Там не принято жалеть врага: если ты его не убьешь, он убьет тебя. Но разве бандит не тот же враг? Почему же, в таком случае, арестован Папава, который ни в чем не виноват, и так бесконечно тянется эта следственная карусель?

— Ну? — спросил следователь.

— Все правильно.

— Дайте вашу повестку.

Он проставил на повестке время и щелчком перебросил ее Линькову. Тот, выйдя в коридор, разорвал повестку, а клочки бросил в урну.

Сегодня, как обычно, следователь начал с вопросов, которые, по мнению Линькова, прямого отношения к делу не имели.

— Расскажите последовательно все, что вы делали в тот вечер, придя домой.

— Всего не помню.

— Постарайтесь вспомнить.

— Сначала умылся.

— Не сняв пальто?

— Нет, пальто я снял.

— А затем?

— Выпил водки.

— Сколько?

Линьков пожал плечами.

— Какое это имеет значение?

— Отвечайте на вопрос!

— Стакан.

— Значит, граммов двести?

— Да.

— Почему так много?

— Очень болела голова.

— А может, просто было стыдно?

— Нет, — задумчиво оказал Линьков, — тогда еще не было стыдно.

— А когда выпили, стало стыдно?

— Не знаю, нет, вероятно, это произошло потом.

— Когда?

— Не помню.

Следователь записал ответы и, закрыв глаза, откинулся на спинку стула. Было такое впечатление, что он думает о чем-то другом, не связанном с показаниями Линькова. Затем он потер виски и снова приступил к допросу:

— Скажите, Линьков, у вас дома есть телефон?

— Есть.

— А у Папавы?

— Не знаю, я же сказал, что видел его всего один раз.

— Но у вас есть общие знакомые, у которых вы могли это узнать?

— Да.

— Почему же вы этого не сделали? Могли бы позвонить и узнать что с ним.

— Не мог я этого сделать.

— Почему?

— Ну, не мог! — вскипел Линьков. — Вы мне и так уже всю душу разворотили! Когда вы меня перестанете мучить?!

— Вы на допросе! — прикрикнул следователь. — Потрудитесь взять себя в руки. Здесь никакие истерики вам не помогут.

Он вытащил из пачки сигарету и, зажав в правой руке коробок, этой же рукой зажег спичку.

Некоторое время оба они молчали.

— Так… — Следователь потушил сигарету и поднял глаза на Линьвова. — Вы боксом когда-нибудь занимались?

— Занимался, еще в школе.

— Сколько времени?

— Год.

— Почему бросили?

— Не нравилось.

— Но все же умеете и ударить, и укрыться от удара?

— Умею.

— Почему же вы этим не воспользовались?

— Очевидно, я не боец, — вздохнул Линьков.

— А Папава боец?

— Выходит так.

— Он вам говорил, что у него есть нож?

— Нет, да и не может этого быть.

— Почему же? У грузин с детства любовь к холодному оружию. Национальная традиция.

— Нет, Папава не такой. Это музыкант, мечтатель.

— Одно другому не мешает. Кстати, второй хулиган задержан. Он упорно отрицает, что нож принадлежал ему.

Свидетель открыл ящик И выложил на стол самодельный нож с аляповатой рукояткой из плексигласа.

— Так в чьей, руке был этот нож?

От этого, поставленного в упор вопроса Линькова передернуло.

— Во всяком случае, не у Папавы. В конце концов, есть же, наверное, отпечатки пальцев.

— Отпечатки! — усмехнулся следователь. — Разве вы не знаете, что Папава вытащил нож раны, разорвал на себе рубашку, и только потом явился в милицию. Какие уж тут отпечатки! Хотя, знать об этом вы не можете, потому что в это время уже дома пили водку.

Линьков обхватил голову руками и застонал, как от нестерпимого приступа боли.

— Ладно! — сказал следователь. — Следствие, в общем, закончено. Теперь уже будете давать показания в суде. Вот, прочтите и распишитесь. Если хотите что-нибудь добавить, можете это сделать.

Линьков машинально взял протянутый лист. На мгновенье он представил себе свою роль в суде, презрительное внимание судей к его показаниям, холодную отчужденность публики, Олины глаза, и понял, что этой пытки ему не перенести.

— Я давал неверные показания, — сказал он хриплым голосом. — Все было не так. Я не прятался в кустах. Когда тот, второй замахнулся на Папаву ножом, я вырвал нож и ударил его, ну а потом…

Он сам содрогнулся от нелепости этого самооговора и связанных с ним чудовищных последствий, но страх как-то внезапно прошел под неожиданно потеплевшим взглядом следователя.

Первый раз за все время тот протянул Линькову сигареты. Затем подался вперед, положил беспалую ладонь на его руку и, улыбнувшись, сказал: