Дейвид Бриттон - Трилогия Лорда Хоррора [litres]

Нам пришлось остановиться. Вкруг меня сгрудилось больше знакомых лиц, нежели я надеялся увидеть. Моузли в его стильных и дорогих нарядах – и Мораг Худ, сопровождавшая его, – затмевали всех нас. Беседу открыл он. Удастся ли мне когда-либо избегнуть его горделивого присутствия?

Он кивнул в моем направленьи, эдак коварно.

– Каким мясом сей Отче Наш питается… – аристократический лик его возвысился надо мною, вырастаючи предо мною в размерах, – …что стал он так велик?

Должен признаться, сие меня удивило. Комплимент ли сие Моузли – или же отрепетированный сарказм?

Покуда мы отдыхали, фашисты принялись сбиваться в плотные кучки, в нескольких шагах от меня пихая «Мерзавца» спиною. Ряды наши держалися тихо, покамест дождь редел и являл вздымающийся прерывистый туман, что сочился сквозь нас, сбивая нас с панталыку, иногда заволакивая собою обширные прокосы окружающего метрополя, а порою и раскрывая их взору. Пряча многое от всех – и в то же время являя больше моему разборчивому взгляду.

Наконец я отозвался Моузли.

– Что кому-либо из нас известно о лице под столькими личинами? – Я насмехался над значеньем, кое желал он приписать моей натуре. Внезапное завихренье тумана, по временам чуть ли не горохового супа, выявило далеко под нами неохватную авто трассу, по коей в безмолвии полз серый омнибус. Дорога пробивалась вверх, пока не достигала врат Вифлеемской больницы на противной стороне распадка. Я наблюдал, как транспортное средство сие преодолевает опасную выпуклину.

– С тем же успехом мы могли б беседовать и с привиденьями. – Стиснутый голос Моузли едва скрывал свое раздраженье. – Тот, кто продолжает менять свои мненья, порождает рептилий ума.

– Ну не раскусил ли он вас, – ко мне подошла Мораг Худ и локтем ткнулася мне в руку, задержавши его в точке контакта на долю такта дольше, нежели дозволяли приличья, – или в вас таится больше, а не токмо свежее личико на Кокспер-стрит?

– Вся плоть есть сало, – буркнул я, – либо же распущенные атомы. Не больше и не меньше. – Далее намеревался я предложить некую сумасбродную цитацию, навроде «Человек великолепен лишь как прах», – однакоже передумал и оставил все, как оно есть. Ибо меж буйством и завываньями ветра слышал я – низко и обескураживающе – синхронизованныя хлопки множества еврейских ладоней, звеневшия в темных небесах.

Налетел с песнопеньями ночной кавардак каркающих грачей, и тут же меня, казалось, охватил теплыми своими объятьями тусклый голос безграничной радости.

– О Боже, умоляю тебя спасти мою Душу! – Облака плачущих еврейских свидетелей длили сей единственный крик, изливаючи сверхштатных Хоррёров на все живучее, ползучее, распущенное и бдительное к бактерьям на сей отягощенной земле и в Пиздатости Нощи.

Мы вновь выступили в путь, ходкою рысью, когда из красного портала темной дождевой тучи, едва видимого над нами в вышине, вылетел одинокий и на огромной скорости голый младенец-еврей, его пылающее детское личико все в ужасе в спеленавших его языках пламени, что удушали и телепали его крохотное тельце. Я блаженственно ухмыльнулся и подавил в себе глубокий хмычок. Младенец столь прекрасный и увенчанный гирляндами, как сей, – с цепочками дочорна сгоревших вишен, что свивалися средь волдырей жаркого шоколада и фруктовых соков, образовывавших поверхность его летучего тела, – мог быть лишь свежеоторван от материной груди. Испустив краткий хрюк, я бойко двинулся вперед, уверившись во знаньи своем шоколада; что еще боле младенческих ангелов, подобных сему, достанется нам оттуль, откуль явился и сей.

Подобные визитацьи свысока ныне были мне обыденны, и я никак в особенности не смутился. Вместе с тем, приуготовился я к чавканью. Последний год или около того небеса Англии служили приютом сим еврейским машинам. Один миллион восемьсот тысяч шоко-жидов столкнулись с британскою почвой – ну, или так вычислили наши правительственные спецьялисты. Статистики тако-же информировали населенье, что Германья не в силах поддерживать оные количества потерянных евреев, и посему запасы скоро истощатся.

Вот уж хуй там.

Меня частенько удивляет, насколько скоро люди забывают прошлое. В последней войне хорошенько избавились от шести миллионов. С тех пор Новая Германья много лет накапливала евреев. Не одно поколенье культивировали они свои генетические еврейские банки, привечая и репатриируя евреев в выстроенных для сей цели городках на границах Пруссии и Польши. Именно для сей нынешней цели.

Химмлер отнюдь не дурак. Подобный ему умный человек не начнет сызнова то, чего не способен завершить. Германья сражается с недолюдьми. Конца сему не будет, покуда все зараженные кордиалы не покинут сей мир ногами вперед.

Раньше говорили, что всякий новорожденный младенец похож на Уинстона Чёрчилла. Сие пришло мне в голову, когда красноликий короед проделал свой распутный путь по небесам, словно бы пересекаючи блядовни Кубла-Хана. Не спрашивайте меня теперь, но я знал: сим беспилотным евреем выстрелили прямиком из лагеря Яновский, сей карусели еврей ской смерти, дабы он дурным знаменьем пролетел предо мною, частицею моей судьбы. Даже все боеготовые сарае-штурмовые летчики Англии не могли и надеяться справиться с исходом младенцев из того лагеря, младенцами изобилующего. Громоносные аплодисменты – метрономный бой, раздававшийся отовсюду в небе окрест нас, – провозглашали подлет тысяч пламешоколадок медовой любови.

«Хрумкая Помадка» треснула, и я запахнул шинель потуже, дабы не забрызгало жалящею моросью. Ароматы и частички «Фруктовой Бетти», «Летнего Пудинга», «Фруктового Дурака», «Пуда-Хрустика», «Лимонного Желе» и «Какайного Крэма» разлетелись кляксами от сего еврея-крохотули, и волны его веществ пролилися дождем и ошпарили предместья Лондона еврейскою ненавистью, осветивши жестким блеском своим Большой Мировой Террур.

Дол Здоровья – один из самых любопытных уголков Лондона. Лежит он меж двух складок Хэмпстед-Хита, и в тихом его уединеньи кажется, что до города много миль. По одну сторону там цыганская ярмарка, по другую – глянец воды, называемой пруд Баранья Нога, а сразу за хлипким мостиком – озерцо Садов Чикасо, где я частенько уживал сомиков.

Нынче вся округа дола была испещрена горящею помадкою и скрывалась прочь с глаз моих свежесозданным туманом зеленого пара – туманом, каковой, даже на сем расстоянье виделось мне, густ, яко сливки, богат крошкою и кипит заварным крэмом. Прогноз мой был таков, что все уловленное сим евреесладким вихрем вскорости примется умирать от сердечно-сосудистого сокращенья.

Даже Азуриил – фей, владевший Хэмпстед-Хитом, – не пережил бы теперь сей торжественный и ужасный паучьеногий скелетный танец приступа легких.